Кстати, к техническим нововведениям император тоже относился весьма настороженно. Он так и не привык, например, к телефону, не позволив поставить этот странный аппарат у себя в кабинете. Не жаловал Франц Иосиф и лифты, даже в 80-летнем возрасте предпочитая, пыхтя и отдуваясь, подниматься по лестнице. Отношение монарха к электричеству и телеграфу было более положительным, а вот автомобили он так и не полюбил, хотя несколько раз пользовался ими (конечно, в роли пассажира, а не водителя). Излишне, наверное, говорить, что писал Франц Иосиф до самой смерти от руки, не помышляя ни о каких пишущих машинках. Неприязнь к новинкам техники была, очевидно, вызвана не только консерватизмом старого монарха, в конце концов, естественным для его возраста, но и спартанскими наклонностями императора, который не любил роскошь и в быту вел себя очень скромно. В Шёнбрунне у него даже не было стационарной ванной комнаты: повелитель 50 миллионов человек мылся в раскладной резиновой ванне, как какой-нибудь коммивояжер в деловой поездке.
Ни для императора, ни для монархии, ни для ее подданных, будь они жизнелюбами и оптимистами или декадентами и пессимистами, на рубеже веков ничего еще не было ни решено, ни тем более кончено. Было бы явной ошибкой представлять себе настроения fin de siecle как сплошные предчувствия грядущего упадка и краха. Мировосприятие людей той эпохи оставалось неоднородным, прогрессистские иллюзии и надежды причудливо смешивались с ощущениями тоски и безысходности. Общество сводило судорогами, как затекшую ногу, долго пребывавшую в неподвижности. За внешне стабильным и весьма респектабельным фасадом дунайской монархии нагромождались проблемы, которые грозили со временем похоронить уютный и пестрый мир Kakanien. Но пока жизнь была хороша, на аллеях Пратера играла музыка, на Рингштрассе по вечерам зажигали электричество, в Будапеште пустили трамвай, а в Праге создали телефонную сеть...
Именно в городах смешивались и взаимодействовали культуры центральноевропейских народов, но парадоксальным образом здесь же, в космополитических городах дунайской монархии, кипели национальные страсти, расшатывавшие габсбургское государство. Помимо искусства жить, подданным древней династии было необходимо овладеть куда более сложным искусством жить вместе.
ИСКУССТВО ПРАВИТЬ
Всю свою долгую жизнь император Франц Иосиф учился и переучивался. Вначале, в детстве и юности, ему были привиты старые метгерниховские представления о мире, обществе, государстве и роли монарха, которые молодой государь старательно пытался воплотить в жизнь на протяжении первых двадцати лет своего правления. Жизнь, однако, преподала ему несколько горьких уроков, в результате чего Францу
Иосифу пришлось отказаться от абсолютистских иллюзий и стать конституционным правителем. Последние десятилетия XIX в. вновь заставили пожилого императора учиться — на сей раз тому, как одновременно уменьшить пропасть между бедными и богатыми, грозившую монархии социальным взрывом, и удержать в рамках лояльности многочисленные народы, населявшие дуалистическое государство. Постепенно Франц Иосиф пришел к справедливому выводу о том, что именно национальный вопрос является главным и самым болезненным для Австро-Венгрии.
При этом в разных ее частях национализм принимал новые, неожиданные формы, вызывал к жизни политические силы, представлявшиеся императору невиданными диковинами, с которыми он поначалу не знал как обращаться. Так, австрийские немцы, которым компромисс 1867 г., казалось, предоставил немало политических выгод, не проявляли той лояльности и патриотизма, которых от них ожидали при дворе. Между ними появлялось все больше возмутителей спокойствия, выдвигавших требования, совершенно неприемлемые для властей. Самым заметным из таких деятелей стал в начале 80-х гг. Георг фон Шёнерер, выходец из дворянской среды, проникнутый патриотизмом — но не габсбургским, черножелтым, а прусско-великогерманским. Основанная Шёнерером Национальная партия не скрывала своей враждебности Габсбургам и преданности Гогенцоллернам, в которых ее сторонники видели потенциальных объединителей всех немцев Европы.
Шёнерер восторгался Бисмарком, хотя сам «железный канцлер» как-то заметил, что, вздумай австрийские немцы и вправду присоединиться к Германии, он пошел бы на них войной, поскольку исчезновение дунайской монархии никак не соответствует германским интересам. Партия Шёнерера была немногочисленной, зато очень шумной. Власти ее побаивались: в 1888 г., перед визитом в Вену нового германского императора Вильгельма II, Франц Иосиф приказал начальнику венской полиции нейтрализовать пангерманистов, которые намеревались открыто выразить свою лояльность Вильгельму на улицах Вены. Позднее, в 1901 г., выступая в рейхсрате, Шёнерер открыто выразил надежду на распад Австро-Венгрии, поскольку «следствием краха одного государства было бы спасение одного народа». Он не преуспел в осуществлении своей программы, зато изобрел новую политическую тактику, в основе которой были не парламентские дебаты, а уличные демонстрации и силовые акции (вроде набега на редакцию одной из венских газет, по ошибке преждевременно сообщившей о смерти 90-летнего Вильгельма I). Позднее эти методы возьмет на вооружение будущий фюрер «третьего рейха», сын мелкого австрийского чиновника Алоиса Шикльгрубера, родившийся в городке Браунау-ам-Инн весной 1889 г., когда молодчики Шёнерера вовсю бузили на венских улицах.
Более влиятельной силой стала другая массовая партия австрийских немцев, сформировавшаяся на рубеже веков, — христианские социалисты. Их вождь, популярный оратор Карл Люгер, составил гремучую идеологическую смесь из традиционного австрийского католицизма, антилиберализма и антисемитизма. Люгер обличал либеральное общество, не заботящееся о бедняках, аристократов и финансистов, думающих только об удовольствиях и приумножении своих богатств, евреев, якобы поставивших себе на службу труд честных австрийцев, безбожных марксистов, ведущих Европу к гибельной революции... Все это имело успех — в первую очередь среди мелких буржуа, разорившихся лавочников, небогатых чиновников, приходских священников и альпийских крестьян.
В 1895 г. христианские социалисты одержали триумфальную победу на выборах в венский муниципалитет. Люгер был избран бургомистром Вены. Однако по тогдашнему законодательству он должен был быть утвержден императором. Франца Иосифа раздражали как необычайная популярность Люгера среди венских обывателей, так и его ксенофобия и антисемитизм (сам император был воплощением национальной и религиозной терпимости). «Пока я правлю, Люгеру не бывать бургомистром моей столицы!» — заявил Франц Иосиф. Действительно, он еще трижды отказывался подтвердить избрание лидера христианских социалистов главой муниципалитета и лишь в апреле 1897 г. наконец сдался, получив от Люгера гарантии того, что новый бургомистр будет руководить городом спокойно и конструктивно, без погромов и чрезвычайных мер.
Люгер действительно оказался, как сказали бы сегодня, «крепким хозяйственником», сделав многое для улучшения быта жителей Вены. Его партия играла ведущую роль в столичной, а затем и общегосударственной политике на протяжении 30 лет. Связи христианских социалистов с двором понемногу укреплялись: Люгер то и дело демонстрировал лояльность императору и, в отличие от Шёнерера, был убежденным австрийским патриотом. Отношения Люгера с евреями оказались не столь однозначными, как его антисемитские речи. Известно, что «король Вены» приятельствовал с несколькими богатыми еврейскими семьями и стал автором изречения, иногда ошибочно приписываемого «наци № 2» Герману Герингу: «Кто здесь еврей — решаю я!»
