— Пристяжная? — усмехнулась Любочка.
— Одним словом, я вспомнила, как Люба мне рассказала о твоем приезде и успехах в этих ваших сыщицких делах. Я ему ничего не обещала, конечно, но… — Софья Васильевна открыла ящик стола и перебрала стопку визиток, чтобы наконец вытащить нужную. — Вот.
Она подала Маше кусочек картона. «Ревенков Алексей», — прочла Маша тисненные золотом имя и фамилию. И протянула визитку обратно:
— Нет, Софья Васильевна. Простите, никак не смогу помочь вашему протеже. Удалилась от дел.
— Ну что ж… — Сонечка с улыбкой кивнула. — Ничего страшного. Пусть ищет кого-нибудь через Интернет. А карточку оставь себе: вдруг передумаешь?
Маша сунула визитку в карман — никому она звонить не собиралась, но обижать старушку не хотелось.
Любочка встала, обозначив конец светского визита. Уже выходя, Маша обернулась и спросила:
— Софья Васильевна, а что за тема?
Бабка подняла вопросительно бровь, но хранительница музея Машу поняла:
— Изразцов-то? Дети. Играющие дети.
Андрей
Андрей решил, что звонить Маше не будет. Все свое, не цицероновское отнюдь, красноречие он уже потратил, пытаясь доказать ей, что она не сможет заниматься ничем другим и работать нигде, кроме как сыщиком — на Петровке. Что нельзя закапывать свой талант: к чему было тратить больше половины своей сознательной жизни на то, чтобы стать уникальным специалистом, а затем похоронить эти знания где-нибудь в адвокатской конторе? Пусть в самом что ни на есть престижном тихом центре! И ладно бы дело было в деньгах! Но Андрей достаточно хорошо знал Машу, чтобы понимать: не нужны ей деньги. Не то чтобы вообще не нужны — «вообще» они нужны всем. Но не до такой степени, чтобы зарабатывать их, предавая любимую профессию. А то, что профессия была любимой, он не сомневался: в нелюбимом деле нельзя достичь таких высот, каких Маша Каравай достигла меньше чем за год работы в убойном отделе на Петровке. Другое дело, что любовь бывает разной, и мучительной в том числе. И Андрей сказал себе, что у Маши просто кризис — кризис взаимоотношений с профессией. Пройдет.
Но шли недели после того, как Маша официально «удалилась от дел» и даже «проставила поляну» отделу; Андрей бросал мрачные взгляды на ту часть стола, которую она занимала последний год, — и там по-прежнему было очень пусто.
— Я не хочу больше на это смотреть, — сказала ему Маша после того, как их энгровский маньяк попал за решетку
[2]
. Андрей было подумал, что речь идет о несправедливости — о Зле, порождающем Добро, и подобных сложных материях. Он со своей стороны уже давно в такие вопросы не вдавался. В конце концов, он занимается своим делом — ловит преступников. Объяснять, почему тому или иному парню надо скостить срок, поскольку он параллельно совершению преступления был честным отцом, мужем, спасал детей или стариков, — дело его адвоката. В этом прелесть работы в системе: не ты принимаешь решения этического толка. Пусть болит голова у прочих ребят, находящихся на госслужбе: судьи, прокурора, присяжных, наконец.
— Почему, почему нельзя просто хорошо делать свою работу, как в любой другой профессии? — приставал он к Маше, когда в очередной раз вывез ее к себе на дачу. Она молча выслушивала его аргументы, пока он вышагивал туда-сюда по веранде, а сама сидела, сгорбившись, на старой табуретке и все гладила, гладила башку Раневской, обалдевшего от столь долгой ласки. Но в какой-то момент Машина рука замерла, и прикрытый от блаженства глаз Раневской приоткрылся — пес почувствовал неладное.
— Дело не в профессионализме, Андрей! — начала Маша тихо, но за этим полушепотом чувствовалась набиравшая силу внутренняя истерика. — Я начала изучать маньяков, потому что хотела найти убийцу своего отца. Я изучала их в школе, читая вместо нормальных книжек только книжки по теме, потом поступила по этой же причине на юридический и писала по ним диплом. Затем, с грандиозным скандалом с матерью, устроилась на Петровку. И я нашла его… Цель была достигнута, но какой ценой?! У меня погибли… — Она на секунду замолчала, отвернулась к окну, вновь нашла ладонью голову Раневской, сглотнула. — Стало ли мне легче от этой правды? Ни капли! Стал ли мир от этого лучше? Тоже нет. Что ж, подумала я, везде есть исключения. И мы взялись за второе дело, и вот… Мы приехали посмотреть, что случилось со стариками. И что мы увидели?
— Их грузили в автобус, — мрачно сказал Андрей.
— Их грузили в автобус, как скот, который везут на убой, — тускло поправила его Маша. — Понятно, что без тех условий, которые им обеспечивал этот дом престарелых, долго они не протянут…
— Это как раз то, о чем я тебе говорю! — попытался вклиниться Андрей.
— Подожди. Представим себе, что это правда — я отлично умею ловить маньяков…
— Ничего себе, «представим»! Да ты лучшая, ты…
— А если я не хочу их ловить? — подняла на него Маша прозрачные глаза. — Мне это было интересно только из-за папы. А теперь я бы рада заняться чем-то другим. Но, видишь ли, — и тут она мрачно усмехнулась, — ничего другого я не знаю и ни в чем ничего не понимаю, кроме этих самых маньяков, от которых меня теперь тошнит! И еще. Я больше не хочу видеть изуродованные трупы. Никогда. А при нашей профессии это неизбежно. Так что, если позволишь, я все-таки сменю род занятий.
