Кричать, чтобы позвать на помощь, девушка не стала. Друзей в этом странном месте у нее быть не могло, а вот если не врагов, то фанатиков или расчетливых субъектов, охотно готовых использовать ее жизнь, точнее, смерть в своих целях, имелось с избытком. Ника постояла на месте, вернее, примерно на том самом месте, куда угодила из зала, даже попробовала потыкать в стену и постучать. Костяшки отшибла – вот и весь результат.
– Даже если вас проглотили, существует два выхода, – пробормотала себе под нос девушка и решила: – Если со стороны входа выхода нет, значит, следует его осторожно поискать в другом месте.
Мела, чтобы рисовать крестики на стенах, или булочки, чтобы бросать крошки, у Вероники не имелось, значит, полагаться следовало только на память и крохотный гвоздик, который девушка отыскала в сене и машинально сунула в карман плаща. Подойдя к ближайшему из череды светильников, Ника присела и нацарапала гвоздиком на полу единичку.
– Не нить Ариадны, но для сельской местности сойдет, – резюмировала Ника, оценивая плоды наскально-арифметической живописи.
Чутко прислушиваясь к тишине коридора, девушка зашагала вперед, останавливаясь лишь для того, чтобы нацарапать очередную циферку под каждым четвертым светильником. Истерики, ожидаемой от попадания в очередную неприятность, не накатило. Может, та самая притупляющая чувства отрава, которой пичкал пленницу Садовник, запоздало выдала терапевтический эффект?
Тишина и шорох шагов по камню, свет шариков в металлических руках, похожих как две капли воды, едва заметное ощущение поворота влево… А потом начали встречаться статуи в нишах, изображающие Сарстисара. После храмового зала Ника с уверенностью могла сказать, что мужчина, изваянный в камне, именно бог узарцев, тех самых, не чокнутых фанатиков, но расчетливых торгашей и политиков, пожелавших стереть Альрахан с политической доски, убив ее – не Видящую, но демиурга.
Нет, Ника не ненавидела Узар, даже в какой-то степени понимала. Вот только сама-то она была по другую сторону линии фронта. А если бы можно было возвысить Альрахан всего лишь убив одного человека, вот, скажем, того же неприятного Лисардана? Смогла бы она? Нет, не убить лично. В том, что у нее не хватит духу поднять руку на кого-то, девушка была совершенно уверена, потому вопрос стоял по-другому. Смогла бы она не убить, а всего лишь поведать о способе возвышения мира тому, кто способен и захочет убить? Например, Эльсору или Инзору с Глеану? Невелика ведь плата – один не очень хороший человек за выгоду для всего мира, даже только политическую или торговую выгоду. Позволила бы совесть? Точного ответа на этот вопрос Ника не знала.
Шагала и думала, думала… Скульптуры – чудесные работы искусных мастеров сменились настенной живописью. Каждый метр стены занимало панорамное полотно – или, если картина была нанесена прямо на камень, ее стоило именовать фреской? Ника не смогла вспомнить, только шла и смотрела, позабыв про то, что она в ловушке, далеко от мира, ставшего новым домом, и семьи. Скульптуры были красивы. В глазницах сияли драгоценные камни, но все равно оставались холодны. А картины жили, дышали, звенели оружием, почти кричали. Они завораживали Веронику.
На первом полотне, нарисованном на правой стене, чтобы светильники левой давали вдоволь света для изучения, было огромное поле, где каждому воину было уделено равное внимание. Армия стояла напротив армии, готовясь сойтись в бою. Сарстисар тоже был там. Не в строю, не во главе. Между. Он будто оценивал противников, решал, выбирал, чью сторону ему принять. Мимо второй картины Ника прошла, стараясь не приглядываться особо, ибо мастерство неизвестного художника оживляло изнанку войны: кровь, ярость, страдания, боль, смерть. Третья изображала триумф победы. Четвертая стала неожиданностью.
Вместо битвы, проигравших и победителей, вместо торжествующего божества там было изображено поле. Колосящееся поле. Непривычного сиреневатого оттенка чешуйки и волоски не меняли сути. Хлеба колыхались там, где кипела кровавая битва, и этот мирный урожай тоже благословлял Сарстисар. Его полупрозрачная фигура, парящая над посевами, раскидывала руки, меч висел в ножнах на поясе, а на суровом лице играло подобие умиротворенной улыбки.
«Как странно, интересно, какая же картина будет следующей? Снопы урожая или снова битва, чтобы поведать, что мирная пора скоротечна и бранная сеча непременно сменит страду? Или смысл картин совсем в другом? Именно ради этого поля и проливалась кровь?» – задумалась девушка.
Она настолько привыкла к одинокой прогулке в тишине, к свету шаров в металлических руках, к покою и безопасности загадочного коридора в недрах храма, что забыла об осторожности. Ника не успела даже испугаться, когда пол ушел из-под ног, и после краткого мига падения пришла невозможная, режущая, жалящая, пронзающая, всеохватная боль.
Падение… Внизу оказался целый арсенал, изготовленный для славной сечи: копья, ножи, мечи, сабли, дротики, топоры. Все устремленно вверх не безопасными рукоятками, а лезвиями и остриями. Жертва успела заметить и это, прежде чем ее нанизало, как бабочку, и болью взорвалось тело.
После таких травм не выживают.
«Несовместимые с жизнью, кажется, так принято говорить», – мелькнула в водовороте боли нелепая мысль.
Мука была так сильна, что вместо привычного беспамятства от шока или ощущения нескончаемых страданий все физические ощущения как бы отступили на второй план. Нет, йогом Вероника никогда не была и абстрагироваться от тела не умела. То, что случилось сейчас, случилось впервые, и, кто бы в этом ей ни помог, причудливая реакция нейронов, магия или божественная воля, девушка мысленно поблагодарила.
Она получила шанс сделать то, о чем говорил Сарстисар. Странный бог, прямой и в то же время совершенно непонятный. Скорее всего, именно его волей она угодила в смертельную ловушку. Но не было времени злиться. Ей, демиургу, и так предстояло успеть слишком многое прежде, чем погаснет последняя искра сознания.
Боль телесную и душевную муку ни в коем случае нельзя было разделить с Альраханом. Ника зажмурила глаза, сосредотачиваясь. Она представила себя маленьким пульсирующим среди сине-серых теней голубеньким огоньком, от которого тянулось что-то вроде луча. Он уходил куда-то далеко, к чему-то большому и… спящему! Так ощутила девушка.
Только сейчас Вероника до конца осознала и поверила не разумом, но всем существом, Альрахан – ее детище, ее создание, и его жизнь действительно висит на пуповине-луче. И вместе с этим ощущением пришло понимание того, как следует поступить. Новое толкование обрела последняя из картин в коридоре: чтобы поля дали урожай, их надлежало напитать кровью, принести жертву.
Исчезли сомнения, страхи, остался лишь один – не успеть, и еще надежда. Девушка поверила, что в ее силах сохранить Альрахан. Теперь она знала, что и как делать. Слова, сказанные ночью Сарстисаром, упали зерном на благодатную почву и дали всходы.
Жизнь вытекала вместе с кровью, но Ника собрала все, что у нее только оставалось, всю силу, желание, любовь, свет души, все-все, что она вкладывала в творение Альрахана, всю свою любовь к миру, родившемуся из мечты, и послала по лучу вперед, оставляя себе лишь боль и отчаяние. Она смогла сделать самое главное – не поделилась с тем, кому желала жизни, смертью.
