Стрельцов поднимали, чтобы уничтожить. Ведь иезуиты вели Россию на роль поставщика «пушечного мяса» для Европы. В этом состоял их «стрелецкий» интерес.
То был момент потерянной Истины, повернувшей политику Московии на сто восемьдесят градусов. Независимую державу Ивана Грозного, наследницу Золотой Орды и Дешт-и-Кипчака, превращали в европейскую казарму. Это, пожалуй, и есть преддверье Российской империи, будущий итог намечавшихся тогда перемен.
Царь Петр, провоцируя стрельцов, не понимал, что не в его руках составление повелений, которые будет выполнять армия. Страдающий «вязкостью» мышления, он вообще мало понимал происходящие события. В стране входила во вкус бюрократия, которая для выполнения царских указов получала открытый доступ к армии. Это было принципиально новым. Иностранцы, став столоначальниками, становились властителями не только славян, но и их армии!
Конечно, захватить Москву в 1698 году стрельцам не составило бы труда, но на государственный переворот они пойти не могли, и иезуиты отлично понимали это. Вовсе не потому, что среди стрельцов были их агенты, а потому, что наемники были скованы древней тюркской традицией, считали царскую власть незыблемой и священной.
Стрельцы хотели улучшить свою жизнь, а что сделать, не знали.
Лишь когда их лишили довольствия, когда они вдоволь наголодались, тогда выступили. Но не против царя, а против бояр и иноземцев… В тот день по приказу царя арестовали сотни людей, подвергли пыткам. Доносы и розыски задевали, разумеется, в первую очередь противников Запада. Православный люд в страхе даже пригнулся: публичные казни в Москве шли с утра до вечера. Потоки крови, предсмертные крики осужденных пронизывали городскую тишину… пять месяцев не убирали виселицы, пять месяцев не отдыхали палачи.
Кремлю важно было в очередной раз смять славян, взрастить в их сознании мысль о всесильном царе-императоре, которому все должны служить бескорыстно. То была кровавая политика страха, она не могла не привести к нравственному падению славян, к духовному их обнищанию, что, собственно, и случилось в 1721 году.
А иного и быть не могло.
Стрелецкий бунт от утверждения Святейшего синода, который взял в свои руки управление Русской церковью и объявил царя императором, отделяло два десятилетия. Но каких! За те годы страна стала другой – помнящей казни, карательные экспедиции, она теперь боялась прогневить не Бога, а всесильного царя-императора. То был народ, потерявший веру.
Бог, на служении Которому прежде строилась мораль общества, отошел на второй и даже на третий план. Страх теперь заботил людей. Страх, который сбивает в стадо. Один лишь этот факт достоин размышлений и выводов, а были другие, тоже выразительные, которые и складывали картину правления Петра Великого… Чему удивляться и что здесь обсуждать, если дела Церкви принял синод, во главе которого восседал Стефан Яворский, поляк, католик. И первым своим решением глава нового Духовного приказа упразднил должность патриарха. Не нужна! Потому что есть папа римский.
Биография Яворского говорит за себя лучше всяких слов. Родился в польском местечке Яворе в 1658 году. Образование получил в Киево-Могилянской иезуитской коллегии, где преподавание велось на латинском языке. В 1684 году официально вошел в члены ордена под именем Станислава Симона. Учился в высших иезуитских школах Львова, Люблина, Вильно. В 1700 году прибыл в Москву, где Петр I повелел «посвятить Стефана Яворского в архиереи какой-нибудь из великорусских епархий, где прилично, не в дальнем расстоянии от Москвы»… Рязань оказалась местом начала российской карьеры этого иезуита, который вскоре стал править Русской церковью.
«Церковные имения» (имущество) перешли в руки боярина Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина, который откровенно воровал, урезал доходы епархий, вмешивался в их быт. Бюрократ, предки которого раздули Смуту, теперь высокомерно поучал духовенство. И это было нормальным! В глазах царя Русская церковь слыла «прибежищем лентяев», которые «избегали государевой службы»… В тех словах весь «великий император России». Весь целиком.
Ходили слухи, будто Петр сам тайно принял латинское крещение (латинство), и слухи не казались беспочвенными. Иначе чем объяснить поведение императора, особенно в 1723 году, когда он запретил стричь в монахи без разрешения синода?.. Чем объяснить, что монастыри, эти некогда учебные центры Руси, превратили в госпитали, богадельни, приюты и тюрьмы?.. Все это делали, чтобы искоренить «алтайские» корни монашества, которые питали прежде духовную культуру русского народа.
Старое монашество по приказу Стефана Яворского уничтожали методично и очень тихо. Сжигали библиотеки, травили и старцев, и молодежь… Реформы монастырей, как таковой, не было, но при Петре Церковь опять стала другой, как и при его отце, Алексее Михайловиче. Трижды изменилась вера в России за одно столетие, такого не знали ни в одной стране мира. От былого мало что осталось. Политика растворила Церковь в Государстве, смешала небо и землю. Власть создавала человека, который будет смотреть на своего повелителя как на бога, от него ждать милости и кары.
Те страшные события описывает и С. М. Соловьев, правда, со своими, явно неуместными здесь оценками. Монахи и монахини были переписаны, около ворот монастырей выставили стражу, запрещавшую всем входить и выходить… Коснуться пера для письма монах мог только с разрешения начальства… Все эти дикие нововведения даже перечислить трудно. Для истории ничего не осталось, даже их предсмертных записей. А итог один: монастыри заморили голодом. И нищетой, лишив всякого имущества. В том числе дров. Монахи гибли от холода и голода.
Потеря духовной свободы и есть славянство, оно оставляет человеку одно – отступничество. Повиновение возводит в закон, чтобы, даже молясь, люди обращались не к Богу, а к императору… Своим царедворцам Петр запретил произносить слово «церковь», поменял его на «Ведомство православного исповедания».
И это в христианской-то стране?! В России…
В ответ на упреки низложенного патриарха и бояр в потворстве «немецким обычаям» царь попросту обрил их, заставил сменить традиционную одежду на немецкую: «Я сам без бороды, и тебе неприлично быть косматым». Это была не прихоть, не причуда больного царя, страдающего не только эпилепсией. Хуже.
Ношение бороды у тюрков считалось обязательным для тех, кто представлял свой род на собраниях, показывал его знатность и древность. Аксакалы, по-тюркски «белобородые», были особо уважаемыми людьми. Чем длиннее борода, тем больше почета. В них люди видели связь с предками. Поэтому в дни траура брить бороду запрещалось всем, даже молодым мужчинам.
Обривая аксакалов, Петр лишал их всего. В первую очередь предков. Это было сродни отсечению головы. Еще в XVI веке за повреждение бороды на Руси полагалось платить большой штраф, о чем, например, записано в Псковской грамоте. Показателен пример Бориса Годунова. Хвалясь милосердием, он отменил смертную казнь боярину Бельскому и велел выщипать боярину «всю его длинную густую бороду», что было во сто крат страшнее смерти.
Бритье бород в России, начатое Петром, было звеном государственной политики по уничтожению тюркского прошлого. Это удар в сердце старой аристократии, которую просто убирали со сцены.
