Сцена словно замерла в ожидании главного события. Луч прожектора высвечивает два трона, стоящих на белых пьедесталах. Звучит древнее песнопение (алтайское горловое пение). На Бледу и Аттилу надевают царские одежды. Каждого подводят к его царскому трону. Наступает кульминация действия. Избранники на царство медленно поднимаются по ступеням и садятся на свои троны. Все присутствующие, в том числе и бояре, преклоняют колена, снимая с себя шапки и пояса. Священнослужитель, читая молитву, надевает шапку-корону сначала на Бледу. Затем наступает очередь Аттилы.
Входит новая группа бояр – они торжественно несут священные лук и стрелы. Подойдя к тронам, преклоняют колена, также снимая с себя шапки и пояса. Затем с благоговением вручают лук и стрелы избранникам.
Луч прожектора перемещается на певца.
ПЕВЕЦ. Место твое высоко, а камень твой белый,
Сам ты велик, слова твои праведны,
Пускай будут готовы твои лук и стрелы
Против врага вероломного, напавшего на страну.
Луч прожектора вновь перемещается на тронное место.
АТТИЛА И БЛЕДА. (речитативом, вместе)
Лук есть у меня,
И стрел у меня много,
Словно звезд на небе.
Не отдам свое царство врагу.
Буду охранять священное свое царство в священное утро,
А если утро окажется неправедным,
Не сочту его за праведное.
ВЕДУЩИЙ. После церемонии коронования их усадили на белый ковер и склонили перед ними небесное знамя тюрков – красно-бело-синий триколор с девятью шлыками и двуглавым орлом. Лишь потом царей вынесли напоказ народу.
Первым делом их угостили едой для простонародья – пастушеской пищей. И цари с подчеркнутым уважением съели ее. Лишь тогда начинался праздник в честь коронования Бледы и Аттилы, поздравления, визиты, подарки продолжались столько, сколько захотел каждый царь…
МОНОЛОГ АТТИЛЫ (в сторону), который показывает, что он потрясен чудом, обнажившим самое сокровенное его желание, которое боялся озвучить даже себе самому: неожиданный и одновременно желанный поворот судьбы. Но он впервые чувствует себя робко, неуверенно в водовороте нагрянувших событий и переживания передает в монологе. Новый царь чувствует, помазали его не царской мирой, а липкой смолой самозванца, и он уже никогда не отмоет на себе эти следы чужого своеволия… Сон, безумный сон, который не прерывается, прочно владел им. Как проснуться? Как очистить душу и пресечь неправду? Настоящий царь не он, а Бледа, и это очень тяготит Аттилу.
АТТИЛА. Корона жжет мне чело, путает мысли. Она не моя…
Эти слова заканчивают монолог. Их будто подслушал патриарх, который подошел к Аттиле поддержать, вроде бы Божьим словом увещевать его. «Богу так угодно», – сказал он. Но царь не проснулся. Не успокоился. Эта тягость будет до конца дней возвращаться к нему, будет жить с ним, лишать радостей – он участник обмана! Он нарушил адат!
ВЕДУЩИЙ. События во дворце шли согласно традиции, с той разницей, что царей было двое. И дело, конечно, не в царях, а в том, что лишь шут почувствовал обман, на который сознательно пошел патриарх с боярами. Он разгадал чужую тайну. Вернее, тайну чужой политики. Желая видеть на престоле воинственного Аттилу, его почитатели нарушили адат и пренебрегли волей Неба. А Бога обмануть нельзя.
Верой в эту всем понятную истину жили тюрки, на ней незыблемо стоял тюркский мир – его государство, культура, нравы. И шут не мог молчать о том, но и сказать вслух об обмане и обманщиках не мог. Он, юродивый, глашатай правды, чувствовал страшную беду, которая случится с его народом после незаконного царствования Аттилы.
ШУТ (в сторону). Будущее предрешено, тюрков ждет печальный венец: мы рассыплемся в прах из-за великих побед Аттилы… Чем больше побед, тем слабее будем. Он завоюет весь мир, но потеряется сам. Ибо грех жить чужой жизнью, грех менять судьбу, дарованную Тенгри.
Лишь юродивый помнил о неминуемом грехе, за который придется отвечать всем тем, кто его совершает. Он, шут, всем сердцем любивший Аттилу, преданный ему до последней капли крови, страдал, но так и не поздравил царя, а подошел к патриарху и громко сказал: «Мы знаем, без воли Неба не упадет и волос с головы, а на нас упал второй царь, ха-ха-ха».
И патриарх понял, его тайна уже не тайна.
Картина четвертая
Ставка Аттилы. Прошло более десяти лет его царствования. На сцене дворец, построенный из тесаных бревен, такой архитектуры Европа прежде не видела, а это – ранняя готика, первый ее экспонат, у тюрков начиналась она. Дворец окружен оградой с бойницами, с шатровой крышей, с башенками. Около царского дворца терем царицы Креки, ажурный из-за своих тончайших узоров, кажется, что он парит в воздухе, не касаясь земли.
В столице Дешт-и-Кипчака все дома новые, рубленные.
Появляется группа людей: костюмы, поведение, сам разговор свидетельствуют об их негуннском происхождении. Это византийское посольство от императора Феодосия II. Оно прибыло, чтобы умилостивить Аттилу, требовавшего от Феодосия выдачи беглецов с гуннских земель. Выделяются фигуры Максимина (главы посольства) и Приска, его ближайшего советника и секретаря. Приск в сопровождении Ведущего с любопытством разглядывает дома, людей, их одежду и утварь. Здесь важны диалоги. Пока их содержание даем в изложении Ведущего.
ВЕДУЩИЙ. Приехавшие на юбилей Аттилы европейцы здесь открывали для себя новое – новое на каждом шагу. Их, например, удивила баня, которой они в жизни не видели (у тюрков полагалось с дороги попариться). Один из них, входя в терем царицы Креки, не понял, как можно вытесать бревна и уложить их так, что здание кажется круглым? Не понял он и того, что пол дворца устлан войлочными коврами, по которым можно ходить… И таких, чисто бытовых, открытий тюркского мира на сцене должно быть много (те же самовары, полки с посудой, всё узнаваемо).
Палаты, где начнется пир, пахнут деревом. Вдоль стен широкие лавки, рядом массивные дубовые столы, ложе предводителя венчает сцену. К нему ведут несколько ступенек, это почетное место называется «тверь», оно закрыто тонкими занавесками.
Из дальнейшего действия видно, что Аттила скромен в жизни, пьет и ест из деревянной посуды, тогда как гостям еду и вино подают на серебряных и золотых блюдах. Ест он только вареное мясо, пьет легкое пиво из ячменя и проса. И одет не по-царски, демонстрируя умеренность даже здесь. Платье его просто и очень опрятно: короткое полукафтанье (камзол) из белой шерсти, белые широкие шаровары до колен, высокие кожаные сапоги, перевязанные на подъеме ноги шнурками (так «крепили» каблук). Никаких украшений из золота или драгоценных камней. Действительно, все очень и очень скромно.
