Какой век мы (кумыки, татары, русские) живем с трусливой душой раба. Вот и плетемся в хвосте, разделяя 179 – 190-е места в мировой табели о рангах.
Закономерный итог.
– Читателей давно занимает вопрос: как вы стали тюркологом?
– О себе говорить трудно: много скажешь – подумают, хвастает, мало – скромничает. За писателя говорят его книги. И сплетни, на которые щедры завистники, своим существованием подчеркивающие удачу или неуспех. Плохому же не завидуют!..
Больше того, что написал в своих книгах, рассказать о себе не смогу, там весь я, от первой до последней строки. Пусть читатель обо мне судит сам.
Желающие узнать мою родословную найдут ее в «Мы – из рода половецкого». Книжка показательна, ее начал с вопросов: «Кто есть я? Что есть мои корни?» Это некая автобиография потерявшего себя тюрка, который, просыпаясь после долгого сна, открывает Родину и своих предков. Главное здесь – удивление.
С открытий себя начал в 1992 году серию книг на тюркскую тему, ведь подобные вопросы волновали не только меня. Исследовал, чтобы понять, откуда мы, куда идем… то было первое прозрение. Оно научило думать.
Разумеется, о будущих книгах не помышлял, пока не обрел своих читателей. Они люди разных национальностей, но их объединило общее желание познать себя и мир, в котором мы живем. Мне это тоже интересно, так мы и породнились.
Я ведь родился и вырос в Москве, где в силу известных причин родители никогда не говорили о нашей семье, ее прошлом, дедушках и прадедушках. Мы жили по-русски, как все в огромном интернациональном городе… В страхе. Время было такое – скрытное и лукавое. Слабые спивались, сильные выкарабкивались, сохраняли себя и детей.
После восьмого класса из-за отчаянной нужды я пошел на завод «Станколит» учеником токаря, вечером учился в школе рабочей молодежи, занимался спортом. Это детство, оно прошло в Марьиной Роще, бандитском районе Москвы, где избежать тюрьмы мало кому удавалось. Там, в детстве, было два мира – мы и они. Эти враждующие миры окружают меня всю жизнь, такова Москва, где все давно поделено на «мы и они».
Когда окончил школу, узнал, что я кумык и это плохо. Хуже, чем вор. Меня не взяли в престижный институт из-за «плохой» национальности, хотя экзамены сдал прилично и проходил по конкурсу. То был хороший урок, поучительный… Жизнь делала меня «тюркологом», а я не понимал, противился. Поступил на вечернее отделение МГУ, закончил географический факультет и там же целевую аспирантуру.
За время учебы получил еще несколько уроков: каждый был ударом в одну и ту же «национальную» точку, каждый служил свою службу… Особенно когда за просто так чуть не лишили диссертации. Оппоненты не брезговали, действовали, как лагерные… Спасибо им за учебу. Теперь понимаю, это Бог оберегал, проверял на стойкость, не давал озлобиться. Москва долго и старательно «выковывала» меня.
В научной работе я увлекся экономико-математическим моделированием, почему – ответить не смогу. Может быть, мода, может быть, тоже Судьба. Словом, на родину предков, на Древний Алтай, я шел не сам, меня будто вели за руку. О древних тюрках тогда мало кто знал, но зато все много говорили о Сибири.
Ведь до аспирантуры я работал уже в комсомоле и не увлечься Сибирью не мог. Впрочем, не исключено, причина – в моей жене, она родом из Караганды, в Москву приехала из Магадана, где жила с родителями… Выбор был сделан.
Тем более по комсомольской линии я не «шел», опять плохая национальность. Нашему секретарю райкома даже объявили выговор за неправильный подбор кадров, то есть за меня. На бюро горкома меня не утверждали в должности, так что о продвижении по службе можно было не мечтать… Теперь понимаю, то был еще один мой шаг к «тюркологии», на этот раз к ней подталкивала партия. И мое любопытство.
В конце концов, должен же я был понять, за что в России ненавидят тюрков?
Правда, один раз не стерпел, взорвался, потому что усомнился: тогда уже работал в учебном институте. Написал докторскую диссертацию, но пять лет издевались над ней, не позволяя защитить. Думал, та бесконечная черная полоса на всю жизнь, свету белому был не рад. Отчаяние убивало меня, а это великий грех – поддаться собственной слабости. Я чувствовал, что перестаю сознавать Бога в своей душе, перестаю верить в Его силу. Уж слишком черно. Еще чуть – сломался бы. И вдруг осознал: Он хочет, чтобы я стал другим.
В один день бросил все и начал новую жизнь, благо писать любил и умел.
Из доцента стал профессиональным журналистом «на вольных хлебах» – такова моя судьба. Явилось желанное чувство свободы, душа обрела покой. Силы вернулись, потому что вернулась вера… Но в Союз журналистов меня не приняли, в профсоюз литераторов – тоже, хотя были публикации в центральной прессе и за границей. За книгу «Сибирь: ХХ век» я попал в немилость ЦК КПСС. Опять изгой. Опять черная кость. Грозила тюрьма, если бы не смерть Брежнева, после которой началась чехарда во власти…
В журнал «Вокруг света» меня приняли на должность научного редактора, вернее разъездного корреспондента. Интересная работа, от которой нормальные люди обычно отказывались, – в горячие точки. Я видел расстрелянный Баку, видел, как осетины жгли дома ингушей, потом Чечню в ее печальных видах… Многое повидал в Дагестане. Был заложником у чеченцев, мир их дому.
Спасибо тебе, жизнь, ты, и только ты, учила уму-разуму. Дала возможность ездить, копаться в архивах, встречаться с интересными людьми, копить знания и крепнуть духом.
Легче стало, когда узнал, что означает моя фамилия. Это было, может быть, первое познание серьезной тюркологии: я понял – отступить или бросить не имею права. Тогда осознал, какое же это огромное счастье – иметь читателя, которому ты дорог и который еще дороже тебе.
Фамилия обязывала стать не просто тюркологом, а «пантюркистом».
– Действительно, вас обвиняют в пантюркизме? Кто? Почему?
– Это прозвище я впервые услышал в редакции «Вокруг света» от сослуживцев, когда написал очерк о кумыках, потом о карачаевцах. Но что такое пантюркизм, никто не смог объяснить. И чем злой пантюркизм отличается от доброго панславизма, тоже никто не знал. Выходит, это ярлык, который в советское время приклеивали за инакомыслие. Идеологическое клише. Его печать носили лишь те, кто освещал тюркскую историю не по московским правилам…
А разве любить свой народ плохо? Писать о нем – это плохо? Что делать, если я родился тюрком от тюрка. Значит, быть мне «пантюркистом», как негру – негром. Не любить – не умею, не писать – не могу.
Но ярлык есть ярлык. За пантюркизм меня с треском уволили из редакции «Вокруг света», когда вышла книжечка «Мы – из рода половецкого!». Очень быстро окончилась журналистская карьера и началась писательская. Вернее, осталась писательская, все-таки за спиной уже были два десятка книг и брошюр, написанных в разные годы… Как известно, журналиста и писателя Карамзина в должность историка возвели царским указом, меня – приказом об увольнении из редакции.
