Отец Клеменс тоже сильно постарел за прошедшие три года. По его виду нетрудно было понять, что ему недолго осталось жить. Он давно передал все дела своему помощнику, и если за ним еще числился приход, то этим был всецело обязан местным жителям, которые не хотели другого священника, чтобы не лишить старика куска хлеба.
Помощник отца Клеменса отсутствовал, и гости воспользовались этим обстоятельством для того, чтобы навестить священника.
Бруно мало изменился, он стал только более спокойным и уравновешенным. Мрачный отпечаток на его лице исчез вместе с ненавистной монашеской одеждой. Густые темные волосы не были больше спрятаны под клобуком, а светское платье делало его фигуру еще стройнее и выше.
А на девятнадцатилетней жене Бруно прошедшие три года нисколько не отразились. Ее локоны так же свободно падали на шею и плечи, а синие глаза сияли счастьем. Прелестное розовое личико Люси сохранило все очарование юности, хотя в нем появилось что-то неуловимо серьезное, как отражение того, что ей, несмотря на молодость, пришлось передумать и пережить. Можно было не сомневаться, что она станет достойной подругой в жизни, полной «тревог и забот».
Бруно взял Люси за руку и подвел ее к отцу Клеменсу.
— Моя жена! — сказал он просто, но сколько нежности прозвучало в этом коротком слове! — Я не хотел уехать отсюда, ваше преподобие, не представив вам Люси; да и она ни за что не отпускала меня одного в горы. Она все еще не может забыть, какой опасности я здесь подвергался. Впрочем, я и сам не мог бы уйти от нее так надолго.
На лице отца Клеменса выразилось некоторое смущение. Как католик, он не должен был смотреть равнодушно на поступок бывшего отца Бенедикта. Странно было видеть монаха рядом с молоденькой женщиной, которая была его женой. Но когда Люси взглянула на старика своими синими, детски-доверчивыми глазами и дружески протянула ему руку, отец Клеменс крепко пожал эту маленькую ручку.
— Мы еще вчера приехали в соседний город, чтобы сегодня рано быть у вас, — сказал Бруно. — Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь видел нас здесь. Я не сомневался в вашем сердечном приеме, но боюсь, что у вас могут быть неприятности, если узнают о нашем посещении.
— Не бойтесь ничего, — с добродушной улыбкой возразил старик, — я слишком незначительное лицо для того, чтобы мною интересовались в монастыре. Мой дом только тогда привлекал внимание властей, когда вы жили в нем. Да теперь и порядки в монастыре не столь строги, как раньше. На многое из того, что при прежнем настоятеле каралось, теперь смотрят снисходительно.
— Да, я знаю. Вместе с прелатом ушла и душа монастыря, его значение и сила, и я уверен, что скоро ему наступит конец. Я слышал, что бывший настоятель пользуется теперь большим влиянием в Риме, и, судя по собственному опыту, думаю, что это верно. Слишком много препятствий я встречал на своем пути и убежден, что они были делом рук прелата. Тем не менее ему не удалось обезоружить меня.
Бруно подошел к окну и стал смотреть на маленькие домики села, куда так часто входил с церковными требами. Отец Клеменс воспользовался тем, что внимание его бывшего помощника отвлечено, и, подойдя к Люси, прошептал ей несколько слов. Молодая женщина была поражена и с тревогой взглянула на мужа. Старик снова начал тихо просить ее о чем-то; Люси утвердительно кивнула головой и легкой походкой направилась к окну.
— Бруно, — сказала она, — оказывается, о нашем приезде все-таки узнали. Отец Клеменс сейчас сообщил мне, что у него еще со вчерашнего дня находится один господин, который непременно хочет тебя видеть.
— Видеть меня? — с удивлением повторил Бруно. — Почему же ему понадобилось прийти именно сюда? Ведь он мог с большим удобством поговорить со мной в Добре. Пусть лучше придет туда.
Отец Клеменс смущенно молчал. Он знал, что его бывший помощник отличается непоколебимым упрямством, а сам был слишком слаб и нерешителен, чтобы настаивать на своем желании. Но его выручила Люси. Она взяла мужа за руку и быстро подвела к открытым дверям соседней комнаты — на пороге стоял граф Ранек.
Увидев новобрачных, старик особенно остро почувствовал свое одиночество в эту минуту, когда перед ним стоял его сын рядом с прелестным молодым существом, доверчиво прильнувшим к нему.
Бруно отшатнулся от неожиданности, по-видимому, ему была тяжела эта встреча. Люси хотела оставить их вдвоем, но муж удержал ее.
— Останься, Люси, — сказал он, — у меня нет от тебя секретов, а тем более с графом Ранеком.
Молодая женщина подняла глаза на мужа и прошептала:
— Позволь мне уйти, Бруно! На этот раз я должна уступить тебя твоему отцу; ему будет больно, если я стану между вами.
Не ожидая ответа, она вынула свою руку из руки Бруно, и в следующий момент отец и сын остались наедине.
— Мы давно не виделись, Бруно, — начал граф, ближе подходя к нему, — неужели у тебя не найдется ни одного слова для меня?
Бруно промолчал и бросил беспокойно-нетерпеливый взгляд на закрытую дверь, скрывавшую от него Люси и отца Клеменса. Казалось, ему было неприятно, что его жена находится на попечении постороннего человека, хотя бы и на короткое время.
— Твоя жена почувствовала, что мне было бы тяжело говорить с тобой в ее присутствии, — строго сказал Ранек, — ты же, конечно, не избавил бы меня от унижения.
Вид у Бруно был не такой, чтобы граф мог надеяться на дружеский прием. На лице молодого человека появилось неприязненное выражение, а глаза холодно смотрели на отца.
— Во всяком случае, не я был бы виноват в вашем унижении, — сухо ответил он. — Ведь я не искал встречи с вами, вы сами этого хотели.
— Да, я хотел видеть тебя, — мягко подтвердил граф. — Мне сказали, что ты женился.
Ласковый тон графа всегда неприятно действовал на Бруно, ему в таких случаях хотелось быть особенно резким.
— Да, я женился, и нашего протестантского брака никто не расторгнет, — ответил он. — Хотя я и нарушил свою монашескую клятву, но жене останусь верен всегда, Бог недаром соединил перед алтарем мою жизнь с ее жизнью.
Губы графа задрожали при этом безжалостном напоминании о прошлом.
— Ты не можешь простить мне мою вину перед твоей матерью, — с тихой грустью проговорил он. — Я потом хотел исправить свою ошибку, но было уже поздно, я связал себя по рукам и ногам вторым браком. Если бы я признал действительным свой первый брак, то графиня и ее сын оказались бы в ложном, бесправном положении... Пойми это, Бруно!
— Что я должен понять? Что благородная графиня Ранек и ее сын находились в других условиях, чем моя мать? Ее вы не боялись поставить в «ложное, бесправное» положение, потому что она была дочерью простого чиновника; с нею можно было себе все позволить, а с высокородной графиней нет? Я не понимаю этого, ваше сиятельство, и никогда не пойму.
— Бруно, — воскликнул граф, и в этом возгласе вылилась вся его сердечная мука, — Бруно, ты всегда открещивался от имени Ранек, но если бы я восстановил тебя в законных правах, если бы умолял принять титул графа согласился ли бы ты на это?
