Однажды на привале Микола Кмитич к собственному удивлению услышал веселую литвинскую песню, исполняемую сразу несколькими голосами:
Хлопец здуру ажанiўся,
Ой-ей-ей,
На век жонкай naдaвiўся,
Ой, божа ж мой!
Микола пошел на песню и вышел к биваку, где у костра сидели пять солдат в синих шведских камзолах, шапках-ушанках с желтой оторочкой и весело распевали, сжимая в руках жестяные кружки крепкого кофе, с мисками каши на коленях.
— Литвины? — улыбнулся им Кмитич, снимая в знак приветствия треуголку.
Все пятеро по-солдатски встали, держа кружки и миски в руках.
— Вечер добрый, пан!
— Я из Орши, — представился Микола, — меня зовут Миколай Кмитич.
— Так мы вас ведаем! — заулыбался самый веселый из них, курносый и рыжий солдат. — Ну а мы лявоны! — засмеялся он.
— Из Лифляндии, стало быть, — улыбнулся им Микола, — и много вас тут?
— Пятера!
— Пан, а переведите нас в свой батальон! — обратился к Миколе самый молодой из них, черноглазый парень лет восемнадцати.
— У пана Жигимонта не желаете служить? — удивился Кмитич.
— Он строгий уж больно, да нас гоняет, будто мы здесь самые умные да прыткие! — отвечал рыжий мужичок.
Кмитич засмеялся.
— Так может, так оно и есть! Ну, ладно, я с ним поговорю, — пообещал оршанский князь и кивнул на миски с кашей. — Смачнего вам! Что едите-то?
Рыжий, кажется, он был в определенно хорошем настроении, вновь засмеялся.
— Каша со шведами, пан Кмитич, — ответил он.
— Каша со шведами? — приподнял брови Микола.
— Да не! — также рассмеялся другой солдат. — Вы чего не подумайте, пан Кмитич! Мы людей не едим. Это мы так кашу со шкварками называем. У шведов переняли!
— Хм, разве у нас такой нет? — спросил удивленно Микола, впрочем, плохо знакомый с простой мужицкой кухней.
— Оно, вроде, дело простое, кашу со шкварками смешать! — вновь засмеялся рыжий лявон. — Да вот шведы как-то первыми догадались. Может, и у нас где такое есть, не знаем…
В тот же вечер Микола подошел к Врангелю. Жигимонт Врангель был типичным боевым офицером, высоким, широкоплечим, неулыбчивым вечно хмурым паном. Он был чуть младше Миколы, но смотрелся значительно солидней: мужественное скуластое лицо, прямой с горбинкой нос, повелительный взгляд и всегда, даже на войне, неизменный длинный бурый парик и треуголка с щегольскими галунами. Ему Микола даже завидовал — на войне этот человек чувствовал себя в своей тарелке. Кмитичу по-прежнему хотелось сесть на коня да поехать в любимую Оршу…
— Не, пан Миколай, лявонов я вам, любы мой, не отдам, — отрицательно покачал кучерявым париком Врангель, — они у меня огонь! На них весь батальон держится.
— А я вам за пятерых лявонов десять других русских дам. Тоже хлопцы хоть куда!
— Десятерых? Ну, ладно, — подумав, согласился в конце концов Врангель. И в тот же вечер обмен состоялся. Нельзя сказать, что новгородские русины приняли известие с большим энтузиазмом, но повиновались…
В Гакгофе Карл узнал, что впереди теснины финской речушки Пигайоки заняты большим войском графа Шереметева, опустошавшим округу: путь пролегал между двух отвесных утесов по топкому болоту, где через ручей наброшены были два деревянных моста. За ручьем и притаились драгуны Шереметева, до шести тысяч сабель, прикрытые кустарником. Имелись и пушки. Московский граф мог обстрелять болото и, по всей вероятности, легко остановил бы шведов, если бы распоряжался искуснее: вместо того, чтобы разрушить мосты, Шереметев послал за ручей на противоположную сторону, версты за три, восемьсот человек для фуражировки и окончательного опустошения окрестностей с приказом жечь все на своем пути — уж такую тактику выбрал сам Петр, скопировав ее, видимо, с предыдущих стратегий ненавистных им самим царей Московии.
Либо Петр не понимал, либо не хотел понимать, что тактика выжженной земли — это вырытая для себя же яма в темноте; это сотни, а то и тысячи местных крестьян, которые уже твои враги, убьют твоих же солдат как мародеров и бандитов… Не понимал царь… Как не понимал и его отец Алексей Михайлович, выжигая огнем всю Литву, как не понимал Иван IV Ужасный…
16 ноября, в полдень, московский карательный отряд неожиданно наткнулся на шведский авангард, состоявший из не более чем шестисот человек, и под огнем пушек и фузей повернул врассыпную назад в полной панике. Карл по первым же пушечным выстрелам прискакал к своему авангарду уже вечером и направил орудия на теснины Пигайоки, с тем, чтобы на рассвете взять их штурмом. Шереметев, имея при себе дворянских «недорослей» до шести тысяч человек, полагая, что перед ним большое войско, оставив мосты в теснинах нетронутыми, в ночь на 17-е ноября почти бежал к Силламеге, где также не горел желанием оставаться, и уже на другой день пришел побитым псом к Нарве. Карл быстро следовал за ним. Быстрый марш шведской армии обеспечил местный латышский крестьянин Стефан Раабе, указав королю самые короткие и удобные тропы. На следующий день Микола Кмитич со своим полком был уже в Лагене, верстах в десяти от Нарвы…
* * *
Рано утром 18-го ноября царь Петр покинул нарвский лагерь своей армии, уехав в Новгород и передав бразды правления только что появившемуся перепуганному Шереметеву. Скорый и непонятный отъезд царя и появление графа, а вместе с ним и слухов, что приближается многочисленная армия шведов, внесли страх в сердца солдат и создали переполох. Солдаты бузили, то и дело делегация от новгородских русин подходила к Шереметеву, Потоцкому либо самому фон Круи с требованием сдачи шведам. Шереметев был в растерянности, но Круи уверял: нельзя идти на поводу у солдат, надо им отвечать, что переговоры ведутся, но самим готовиться к обороне…
— Шведов до тридцати тысяч. А то и до тридцати двух, — уверял трясущийся Шереметев герцога фон Круи…
В это время изнуренная стремительным марш-броском восьмитысячная армия Карла с тридцатью семью пушками представляла из себя далеко не самое устрашающее зрелище: много было больных от трудности быстрого похода в глубокую осень, которая всегда холодна в Южной Балтике. Тем более, что вся страна от Пурца до Нарвы вконец была опустошена царскими ратниками… Шведское войско то и дело останавливалось на ночлег под открытым небом, нередко шли проливные дожди, а продовольствия было явно недостаточно: обоз остался в Везенберге, и солдаты все несли на себе. Никто, правда, не роптал… Карл мужественно разделял со своими солдатами все тяготы похода, ночуя под открытым небом, помогая канонирам выталкивать из грязи пушки, поедая солдатскую похлебку на глазах у своих подчиненных… До Нарвы оставалось пройти не более пяти верст.
Днем 18-го числа, когда в Литве сошлись друг с другом войска Огинских и Сапег, в московской армии тоже ударили тревогу. Пока что учебную. Герцог фон Круи осмотрел лагерь, велел поставить впереди него сто человек для наблюдения и, при пароле «Петрус и Москва», отдал приказ всем офицерам:
