Литвинская осень… На все еще более-менее зеленом фоне начинают золотиться листки берез, осины одеваются в багровый наряд, рябины — словно палитра талантливого мастака: зеленые, желтые, рыжие и красные мазки… Осень, пожалуй, красивейшая пора года в Литве. Отец Миколы часто водил своих сыновей в лес в это время, учил слушать и понимать лес, учил любить его и уметь говорить с лесом… И Микола в самом деле полюбил зачарованную осеннюю красоту, особенно расцветающую в октябре. В такие моменты ему нравилось бродить по лесу в одиночестве, когда можно спокойно предаться мыслям… Если весенний лес возбуждал радость и чувство пробуждения в душе Миколы, то в осеннем хорошо думалось…
— Заблудиться в лесу невозможно: обязательно выйдешь на дорогу или к жилищу человека, — говаривал Самуэль Кмитич Янушу и Миколе, — нужно только знать, как и куда идти…
— Воздух какой странный! — словно прочитав мысли оршанского князя, обернулся ехавший впереди в седле Загурский, — кажется, его пить можно.
Но сейчас Миколе Кмитичу было не до красот… За этим осенним очарованием где-то притаился враг, следил, принюхивался, целился из лука узким глазом калмыка, наводил мушкет злым прищуром казака… Обоз тихо пробирался по сырой влажной земле, сам же Микола вздрагивал от каждого громкого шороха.
Вдруг ярко-желтая листва на верхушках кленов дрогнула и раздалась барабанная дробь… Микола резко обернулся, выхватывая из-за ремня пистолет, готовый выстрелить.
— Пустое! Это дятел! — усмехнулся Загурский, неунывающий могилевчанин. Он, как и Жиркович, был облачен в кожаный короткий камзол, плотно сидящий по телу…
— Дятел? — Микола словно не поверил…
Удары дятла, впрочем, смолкли. И вот он, пестрый, черно-белый с красным пятном на голове, вылетел на край леса у дороги, сел на полусухую осину, покосился на людей и, взмахнув своими пестрыми крыльями, перелетел дорогу прямо над треуголками Кмитича и Загурского, исчезая в желтой листве. Наверное, эта птица еще ни разу не видела таких чудных вооруженных людей на конях и в повозках…
— Тьфу! — сплюнул Кмитич, пряча пистолет. — Мы тут нервно больными все вскоре станем…
И они медленно и осторожно шли все дальше и дальше. Кмитич то и дело оборачивался то на грустно поскрипывающий старый дуб, то на стайки опят, уткнувшихся ножками в мох трухлявого пня.
— Их тут очень много, все они так и хотят попасть в корзинку! — улыбнулась высокая и статная женщина Гертруда, заметив, как Микола смотрит на грибы. Это была та самая смелая курянка, жена капитана Роберта Петре, что стреляла из мушкета рядом с Миколой в веске Лесная, отражая атаку семеновцев. Говорила она по-русски на литвинском диалекте весьма хорошо, с легким акцентом, напоминающим Миколе о Марте Василевской… Гертруда, красивая и чернобровая, лет тридцати или тридцати пяти, с решительным ясноглазым лицом, похоже, среди офицерских жен пользовалась большим авторитетом, являясь кем-то вроде женского командира. Ей подчинялась даже гордая и своенравная «северная валькирия» Анне, пусть женщины часто и спорили на своем непонятном куршском языке. Гертруда от имени всех женщин подходила к Миколе Кмитичу и что-нибудь или предлагала, или советовала. И оршанский полковник слушался ее, находя советы Гертруды весьма полезными… «Мой адъютант», — шутя думал про нее Микола. Адъютантом же самой Гертруды, похоже, была все же Анне… В отличие от Гертруды, державшейся в голове колонны, Анне ехала в арьергардной группе Ивановского.
— Не баба, а огонь! — как-то сказал про нее Александр Ивановский, любуясь этой боевой курянкой. — Интересно, как муж справляется с такой?
— Ее мужа, говорят, убили под Лесной, — отвечал Микола, и Ивановский по-православному крестился, бормоча молитву…
— Любите грибы, пани Гертруда? — улыбнулся Микола, поворачиваясь к женщине.
— Раньше не любила. У нас грибы не принято собирать, хотя кое-кто собирает. Наши местные старики говорят, мол, это пища для ведьмаков и прорицателей, чтобы духи предков вызывать. Но с тех пор, как началась война, увеличилась контрибуция и еды стало меньше, мы тоже собираем грибы.
Гертруда соскочила с повозки, подбежала к пню, присела на корточки и рукой зачерпнула все опята в расшитый пестрыми лоскутами передник.
— Сварю суп на стоянке. Приходите отведать, пан Миколай! — улыбнулась женщина, возвращаясь к повозке.
— Будет время — обязательно! — поклонился ей Микола, приподняв двумя пальцами треуголку в знак благодарности за приглашение… Гертруда ему нравилась. Даже больше, чем всеобщая любимица Анне. Глядя на Гертруду и слушая ее акцент, Микола вспоминал Марту. Марта… «Удивительна все же судьба этой девушки! — не без удивления все еще рассуждал Микола, вспоминая письмо от Марты. — Хотя хорошо ли быть женой царя Петра? Люди рассказывают, что Петр нервно болен, несдержан и еще молодым лично рубил восставшим стрельцам топором головы, явно получая от этого удовольствие… Будет ли Марте лучше с ним? Пока она довольна. Буду надеяться и молиться, чтобы у нее там все сложилось…»
Могилев решили обогнуть — встретили двух местных селян в типичных для могилевчан белых льняных одеждах и шапках. Они сообщили, что в город недели две или три тому назад «вошли москали да все пожгли».
— И что сейчас там творится — одному Богу известно, — говорили крестьяне, — все оттуда бегут кто куда. И вы туда не езжайте…
— Что делать будем, герр Миколай? — к оршанскому князю подошла Гертруда.
— В Могилев не поедем, — ответил Микола, опуская голову.
— Поедем напрямик Кривическим лесом на Шклов, — предложил Жиркович, — лес глухой и недобрый, но иного ничего не придумаешь.
— Что значит недобрый? — тревожно спросил Микола, с удивлением глядя в темные чуть раскосые глаза Жирковича.
— Лешак там живет, — как-то просто ответил Рыгор, словно речь шла о чем-то весьма обычном…
— Может, все же в Могилев поедем? — черные брови Гертруды сдвинулись. — Хватит уже как зайцам по лесу шастать! В Могилеве на нас хотя бы никто не нападет. Если москали там все уже пожгли две недели назад, то, значит, ушли уже.
«А ведь она права», — подумал Микола, но тут в разговор встряла Анне, подъехав на коне. Она стала что-то быстро лопотать на своем «курсиска валуода», обращаясь к Гертруде, Гертруда отвечала ей… Похоже, что женщины вновь спорили.
— Не надо в Могилев! — обратилась по-немецки к Кмитичу Анне. — Будем срезать дорогу через Кривический лес, как господин Жиркович говорит. Чего бояться каких-то леших? Это пусть бабки да дети малые боятся!
Большие голубые глаза Анне смотрели надменно, словно она здесь была самая главная.
— А я говорю, в Могилеве сейчас бояться нечего, если московиты ушли. Самое там место сделать остановку! — повысила голос Гертруда. — А в дурные леса нечего ходить. Там можно неделю проплутать! Я знаю!
Микола с ней был согласен, но Жиркович с Загурским тоже настаивали на более коротком пути.
