— И свитер тоже. Ночью в КПЗ холодно. И выберите туфли поудобнее.
Я и не думала возражать, оделась незатейливо, как девочка-подросток, и в результате стала прелесть какой хорошенькой. Мокасины Weston из темно-коричневой кожи, темно-синие носки из шотландской шерсти, джинсы, белая майка и накинутый на плечи темно-синий кашемировый свитер от Old England. При росте метр семьдесят восемь и весе 62 кило я совершенно не выглядела на свои тридцать с хвостиком, ну никак не выглядела. Мне бы еще ранец, и я уж точно стала бы похожа на классно упакованную студенточку, отправляющуюся на лекции в Школу политнаук. Мое появление в гостиной произвело должный эффект: Лекорр пронзил меня ледяным взглядом. Уж он-то, со своими мешками под глазами, был похож на задрипанного коммивояжера. Не знаю его возраста, но все равно он выглядел лет на десять старше. Мой шикарный вид отнюдь не говорил в мою пользу, но я притворилась, будто не заметила его враждебности, и вернулась на свое место у окна. Я не боялась. Меня заботило лишь одно — соблюдать внешнее спокойствие. Не раскисать, не плакать, не задавать вопросов и, главное, не сорваться на крик… Моя мать пристроила наши деньги в надежное место, на родине я не скрывала никаких своих доходов, миссию при Дармоне мне поручили самые высокопоставленные боссы Франции, я упрятала подальше все свои фотографии, сделанные в Солютре, так что ситуация была отнюдь не безнадежной. И солнце сияло по-прежнему. Не станешь же сердиться на облачко, которое на минуту заслонило свет…
Незадолго до полудня Лекорр решил, что изъял из квартиры все что можно. По правде говоря, не так уж и много. Он знаком подозвал меня к себе и начал задавать вопросы по поводу мебели, картин и других предметов, которые опечатал. Бедный дурень: его помощники повсюду наляпали этикетки, которые он даже не способен был правильно заполнить. Лесюэр и изысканные аксессуары парижского декора не входили в круг его культурных познаний. В спальне я выдала туалетный столик времен Карла X за консоль эпохи Директории, и мой обман сошел незамеченным. Следователь не смыслил в атрибуции ни уха, ни рыла, и я, смеха ради, представила ему свою обстановку как хлам с блошиного рынка. Вероятно, мое самообладание и улыбочки привели его в раздражение, потому что внезапно перед самым своим уходом он бросил фразу, ужалившую меня, как змея в траве:
— Я надеялся обнаружить гораздо больше документов. Улов-то незавидный…
Он умолк, давая мне время ответить, но не дождался ни слова. Тогда он решил повернуть нож в ране и с расстановкой злорадно произнес:
— Будем надеяться, что обыск, который ведется в данный момент у ваших родителей, даст лучшие результаты.
Полиция в доме моего отца, кристально честного и такого беззащитного! Он, наверное, решил, что вернулось Средневековье с его набегами вандалов. Слезы закипели у меня на глазах, слезы ярости и бессилия. И, хотя я поклялась себе молчать, я не удержалась и спросила, так ли уж это было необходимо. Лекорр, вне себя от радости, что может наконец заткнуть мне рот, сказал, смакуя каждое свое слово как конфетку:
— Жизнь — это вам не комод с ящичками, мадемуазель. В ней все перемешано. И я желаю все это рассмотреть.
От гнева мои железы, вырабатывающие яд, снова начали функционировать.
Я ответила ему тоном мученицы:
— Для начала прочтите повнимательней свое досье и не бойтесь называть меня «мадам». Вам следовало бы знать, что я замужняя женщина.
Он обвел меня сокрушенным взглядом дежурного врача в заштатной психушке. Этот мерзавец снова забирал ситуацию в свои руки. Я даже подумала: сейчас спросит, приняла ли я все лекарства. Но вместо этого он выпалил, явно обрадованный возможностью поразить меня тем оружием, которое я сама так по-идиотски протянула ему:
— Вы правы, и ваша личная жизнь кажется мне весьма запутанной. Полиция допросит вас по данному поводу. Боюсь, это займет очень много времени.
Затем он встал, собрал свои манатки и вышел, оставив меня одну. Я не была растеряна, сбита с толку — по той причине, что никогда не следовала какой-то определенной цели. Я просто плыла по течению. По какому? В эту минуту — в потоке слез, которые струились из глаз от жалости к отцу, но струились где-то внутри, захлестывая меня с головой. Молча, не в силах говорить, я натянула куртку из светлой замши от Hermes, заперла квартиру на ключ и последовала за полицейскими. Вот когда мне пригодилось мое внешнее спокойствие: они хотя бы не надели на меня наручники. Идти было недалеко. Всего метров двести. Кусочек площади Дофины, крошечная автостоянка Дворца правосудия, и вот мы у цели — на набережной Орфевр. Ну настоящее кино! Только не предусмотренное в программе.
Меня посадили в коридоре, и — опля! — действие остановилось. Полицейская префектура стройными рядами отправилась на обед. А меня так и забыли на скамейке. Я скатала свой кашемировый свитер в подушку и улеглась. Вы не поверите: в конце концов я уснула. Когда они решились прервать мою сиесту, было четыре часа дня, и я заслужила скромного звания «крутой девушки». Похоже, мое хладнокровие обмануло их. Я постаралась усилить это впечатление, входя в кабинет инспектора Грандома по имени Жан. Не такой уж «гранд», но довольно сексапильная личность. Звучный, спокойный голос, сложная, но стильная стрижка, вид светского льва — в общем, мой любимый тип мужчины. А я, кажется, была его типом женщины. Как, впрочем, и все остальные. Он был способен обольстить даже Нику Самофракийскую. Не успел он начать допрос, как я объявила, что хочу в туалет, потом — что хочу пить, потом — что хочу есть. Это его нисколько не смутило. По-моему, его ничто не могло смутить. Самообладание при любых обстоятельствах было, вероятно, неотъемлемой частью его инспекторского арсенала. Он вынул из ящика стола бутылку «Эвиана», распорядился сводить меня в туалет и принести сэндвич. В общем, до того любезный — дальше некуда. И при этом абсолютно неквалифицированный. Профессиональной хитрости — ни на йоту. Его вопросы, банальные, ожидаемые, без всяких ловушек, были недостойны даже начинающего полицейского. За четыре часа нашей беседы он восстановил мою профессиональную карьеру и получил подтверждение всему, что знал и так: да, я была любовницей Александра Дармона; да, я проживаю в квартире, снятой у некоего швейцарского агентства недвижимости; нет, я не собираюсь отрицать очевидное. Он, кажется, считал себя гением сыска всякий раз, как печатал очередной ответ с информацией, которую мог бы получить без всяких допросов, в три минуты. Наверное, он никогда не сомневался в своем дознавательском таланте. Наконец почти в восемь вечера он вежливо проводил меня к моей скамейке в коридоре…
Но это еще были цветочки. Дальше дело пошло куда менее весело. Меня таскали по этажам до 11 часов вечера, пока наконец не привели в цокольное помещение, где записали имя моего адвоката, после чего водворили в камеру. Простенькая такая комнатка, без затей. Железная решетка и четыре деревянные лежанки, из коих три уже были заняты моими сокамерниками: пьянчугой, беспаспортным бродягой, с виду пакистанцем, и воришкой, промышлявшим кражей авторадиол, — бэром
[67]
в овердозе витамина С. Эти простаки, доверяющие только своим глазам, приняли меня, разумеется, за помесь Белоснежки и сотрудницы Красного Креста. Короче, за ангела, спустившегося в ад. Через полминуты после моего прибытия пакистанец начал канючить, чтобы я перевела ему его бумажонки. Я учтиво, с улыбкой, по-английски отшила его, заявив, что не могу читать без очков. Мне хватало своих собственных забот, но тут вмешался бэр, тощий парень с парой крепких боксерских перчаток вместо двух полушарий мозга. Он подошел ко мне с видом креветки, возомнившей себя лангустом, и заговорил как в сериалах — слишком громко и слишком быстро:
