Поэтому, пока решался очень важный для Москвы польский вопрос, Петр не считал нужным связывать себя новыми военными союзами, которые в будущем могли оказаться не в интересах его страны, тем более портить отношения с могущественной Швецией из-за Бранденбурга. Но и отказываться от навязываемой Фридрихом III дружбы он тоже не мог: Россия крайне нуждалась в прусских специалистах, свободном проезде и обучении своих людей за рубежом. Несмотря на эксцентричность и отсутствие опыта в международных делах, царь нашел разумный и неординарный выход из сложной ситуации: соглашение о дружбе и торговле заключить на бумаге, а о военной помощи договориться на словах. Свое предложение Петр аргументировал тем, что единственной гарантией соблюдения международных соглашений, как устных, так и письменных, все равно служит лишь совесть государей, и только бог может судить их за нарушение договоров. Курфюрст понял, что большего не добьется и согласился. Как показало время, Петр поступил мудро: в скором времени на польский престол был избран Август Сильный.
Подарив Фридриху III на прощание крупный рубин, царь отбыл в порт Пиллау, чтобы отправиться в Голландию – страну своей мечты. Однако, увлекательное для Петра плавание пришлось прервать из-за появления в водах Балтики французских корсаров. Ему пришлось пристать к берегу и продолжить путешествие посуху. Несомненно, этот неприятный случай дал повод царю поразмышлять в пути о развитии российского военного флота.
Путешествие царя инкогнито не мешало распространяться слухам по всей Европе, кто на самом деле скрывается под именем Петра Михайлова. Проезжая герцогство Брауншвейг-Люнебург (Ганновер), Петр сделал остановку в деревне Коппенбрюгге. Царь расположился в простом крестьянском доме, куда к нему явился камергер ганноверского двора с приглашением на ужин в замок местного курфюрста. Петр, спешивший в Голландию, сначала наотрез отказался, но настойчивый и ловкий камергер сумел уговорить русского царя принять приглашение, пообещав, что ужин пройдет в узком семейном кругу сиятельных особ.
Инициатором встречи с московским царем была София-Шарлотта, дочь ганноверского курфюрста. Наслышанная о диких повадках московского государя, она умирала от любопытства и жаждала познакомиться с ним. Далекую и загадочную Россию немцы воспринимали все равно что Сиам или Абиссинию, варварскую страну за тридевять земель на краю света. София-Шарлотта имела репутацию весьма образованной дамы, покровительницы наук и искусства, была ученицей самого Лейбница
[24]
. На великосветском ужине присутствовала ее престарелая мать София Ганноверская – внучка английского короля Якова I и три ее сына, старший из которых через семнадцать лет станет английским королем Георгом I, основоположником ганноверской династии британских монархов. Встреча Петра с семьей ганноверского курфюрста могла остаться вне поля зрения историков, если б София-Шарлотта и ее мать не оставили в частных письмах беспристрастные впечатления о его внешности, манерах и интеллекте.
В сопровождении небольшой свиты, не привлекая внимания собравшейся у замка толпы зевак, царь прошел в замок через черный ход и был представлен хозяевам дома со всей учтивостью, полагавшейся его царскому сану. В первые минуты знакомства Петр показался им застенчивым, прикрывал лицо руками, вероятно, стесняясь своего тика на лице, но быстро освоился. «Царь высок ростом, статен, величав и хорош лицом, глаза полны огня и находятся в постоянном движении, как и все его члены; у него редкие волосы, маленькие усы, одет в костюм матроса из красного сукна, украшенного золотыми галунами, на ногах белые чулки и черные башмаки». Петра усадили за стол между женой и дочерью курфюрста. Завязалась беседа. «Царь отвечал всегда умно, к месту и с живостью, был догадлив, весел и остроумен. Мы скоро подружились и сидели за столом очень долго без всякой скуки и все не могли наговориться. Оказав нам честь своим присутствием, Его Величество сделало нам великое удовольствие, он совсем необыкновенный человек, добродушен и благороден сердцем, чувствителен к прелестям красоты при полном отсутствии малейшего желания специально нам понравиться».
Все присутствующие за столом пили превосходное рейнское вино по московскому обычаю – из больших бокалов, стоя и до дна. Когда в обеденный зал вошли придворные, чтобы убрать грязную посуду и сменить блюда, Петр каждого из них собственноручно угостил вином, как и итальянских музыкантов, услаждавших его слух во время приема. На вопрос нравится ли ему музыка, царь ответил утвердительно, но признался, что не питает к ней особенной любви, с самого детства имеет только одну страсть к мореплаванию, сам умеет строить корабли и с гордостью дал потрогать мозоли на своих руках. От пристального внимания Софии-Шарлотты не ускользнуло, что у московского государя грязные ногти, он не слишком опрятно ест, неуверенно пользуется вилкой и не имеет представления о назначении салфеток. «Жаль только, что он не получил хорошего воспитания, оно бы сделало его человеком совершенным, природа ни в чем не отказала ему», – заметила в конце отчета своему корреспонденту ганноверская мальвина.
Светский вечер продолжился танцами. Русские кавалеры приняли дамские корсеты из китового уса за ребра своих партнерш и громко обменивались удивленными замечаниями о жестких костях у немецких дам. София-Шарлотта просила царя показать ей русские танцы. Петр послал за своими музыкантами и во главе великих послов исполнил в танцевальном зале все, на что был способен. «Московские пляски» очень понравились дочери курфюрста, она нашла их лучше польских. «Русские очень подгуляли, но в веселье не забывали учтивости и строгой пристойности. Бал наш продолжался до четырех утра». На прощание царь подарил Софии-Шарлотте четыре соболиные шкуры и три отреза китайского шелка. Гости и хозяева расстались весьма довольные друг другом.
Добравшись до Рейна, Петр снова оставил Великое посольство, нанял несколько лодок и в сопровождении небольшой свиты спустился по реке и каналам до голландского городка Саардам (Заандам). Здесь располагалась судостроительная верфь корабельного мастера Линста Рогге, о ней царь слышал от голландцев еще в России. Прогуливаясь по набережной сразу после своего прибытия, Петр встретил старого знакомого – кузнеца Геррита Киста, трудившегося бок о бок с царем на воронежской верфи. Голландец был поражен невероятной встречей с русским царем в своем родном городе при столь необычных обстоятельствах. Они обнялись словно родные. Петр поселился в небольшом доме Киста, сняв каморку в спартанском духе. И предупредил кузнеца, чтобы никому не раскрывал его истинное лицо.
Купив на следующий день инструменты, царь нанялся работать на верфь мастера Рогге. Одетый в традиционную одежду голландского плотника – красная бархатная куртка, широкие парусиновые штаны и фетровая шляпа – он надеялся остаться неузнанным и научиться всему, чему хотел. Знание голландского языка в пределах морской терминологии избавляло его от постоянного присутствия переводчика на работе. Но не только корабли интересовали царя. В свободное от работы время он посещал местные производства – ветряные мельницы, маслобойни, ткацкие, канатные и парусиновые мануфактуры, лесопилки, кузницы, мастерские по изготовлению часов и навигационных приборов… На бумажной фабрике государь всея Руси взял в руки форму, зачерпнул из чана готовую массу сырья и с первого раза отлил совершенно образцовый лист бумаги. Везде он задавал самые разнообразные вопросы. Его редкая любознательность не уступала тонкой наблюдательности, феноменальной памяти и особому дару схватывать суть вещей на лету. Часто Петр спрашивал о том, что значительно превышало познания специалистов своего дела.
