Она показала на фотографии, разбросанные по столу.
— Правда, — прошептал он в ответ. — И нам может понадобиться еще и помощь Жерома.
Жером Брюнель, ныне доктор на пенсии, давно разделял страсть жены к разгадыванию тайн, но если она склонялась к разрешению загадок человеческого разума, то его влекла тайнопись. Из своего удобного кабинета, где царил вечный кавардак, он, сидя в монреальской квартире, обслуживал дипломатов и службы безопасности. Иногда расшифровывал, иногда зашифровывал.
Он был общительным и образованным человеком.
Гамаш достал резную скульптуру из сумки, развернул ее и положил на стол. И снова радостные пассажиры поплыли по столу для совещаний.
— Очень мило, — сказала Брюнель, надев очки и приглядываясь. — Нет, в самом деле, — пробормотала она себе под нос, внимательно разглядывая резьбу, но не прикасаясь к ней. — Удивительная работа. Художник, кто бы он ни был, знает дерево, чувствует его. И разбирается в искусстве.
Она сделала шаг назад, разглядывая скульптуру. Гамаш ждал, и, вполне предсказуемо, она вскоре перестала улыбаться и даже подалась еще дальше.
Он уже в третий раз видел сегодня утром подобную реакцию. Скульптура, казалось, брала за самое сердце, затрагивала какие-то глубинные чувства, свойственные многим людям. Она затрагивала саму человеческую природу. А потом, как дантист, вторгалась вглубь. И тогда радость превращалась в страх.
Еще несколько секунд — и ее лицо посветлело, на нем появилась обычная профессиональная маска. На место человека вернулся полицейский. Брюнель склонилась над скульптурой, обошла вокруг стола, не прикасаясь к работе. Наконец, рассмотрев ее со всех сторон, она взяла скульптуру в руки и, как и все остальные, перевернула ее.
— НЭШЬШ, — прочла она. — Прописные буквы. Вырезаны по дереву. Без краски. — Она говорила как коронер, который делает вскрытие и надиктовывает увиденное. — Тяжелое, крепкое дерево. Вишня? — Она присмотрелась, даже принюхалась. — Нет, текстура иная. Кедр? Нет, цвет не похож, если только… — Она поднесла скульптуру к окну, к солнечному свету, потом опустила и улыбнулась, глядя поверх очков. — Кедр. Красное дерево. Из Британской Колумбии. Почти наверняка. Хороший выбор. Кедр практически вечен, в особенности красный. К тому же он очень твердый. Но резать по нему на удивление легко. Индейцы хайда на западном побережье много столетий изготавливали из этого дерева тотемные шесты.
— И они стоят до сих пор.
— Стояли бы и до сих пор, если бы большинство из них не было уничтожено в конце тысяча восьмисотых годов правительством или церковью. Но прекрасный шест можно увидеть в Музее цивилизации в Оттаве.
Они оба поняли иронию сказанного.
— Так что же ты здесь делаешь? — спросила Брюнель, обращаясь к скульптуре. — И чего ты так боишься?
— Почему вы это говорите?
По другую сторону стола подняла голову агент Лакост, которой тоже интересно было узнать ответ.
— Ведь вы тоже это почувствовали, Арман? — Она обратилась к нему по имени — знак того, что хотя она и держала себя в руках, но была поражена. — В этой работе есть что-то холодное. Не хочу говорить «злое»…
Гамаш удивленно наклонил голову. Зло — это слово редко доводилось ему слышать, разве что в проповедях в церкви. Жестокость, коварство, зверство — да. Даже ужас. Следователи часто говорили, что место преступления навевает ужас.
Но зло… это слово отсутствовало в их лексиконе. Но именно незаурядность и делала Терезу Брюнель блестящим следователем, который умеет разгадывать загадки и раскрывать преступления. Благодаря этому она и стала его другом. Практику она всегда ставила выше диалектики.
— Зло? — переспросила Лакост из-за стола.
Суперинтендант Брюнель посмотрела на агента Лакост.
— Я сказала, что не была уверена, используя это слово.
— И до сих пор не уверены? — спросил Гамаш.
Брюнель снова взяла скульптурку, поднесла к глазам, вгляделась в малюток-пассажиров. Все они были одеты для длительного путешествия, дети завернуты в одеяла, женщины держали в руках сумки с хлебом и сыром, мужчины выглядели сильными, решительными. И взгляды всех были устремлены вперед, вдаль, на что-то прекрасное. Резьба была исключительно тонкой.
Она перевернула скульптуру, потом резко отвела руку с нею подальше, словно та укусила ее за нос.
— В чем дело? — спросил Гамаш.
— Я нашла червя, — ответила Брюнель.
* * *
В ту ночь ни Кароль Жильбер, ни ее сын толком не спали, Кароль подозревала, что и Доминик спала плохо. О Винсенте, который устроился в маленькой комнате рядом с лестничной площадкой, она и не думала. Вернее, каждый раз, когда мысль о нем внедрялась в ее сознание, она гнала ее прочь — в маленькую комнату — и старалась запереть дверь.
Рассвет был приятный, мягкий. Она прошлепала в кухню, приготовила чашку крепкого французского кофе, потом накинула на плечи мохеровый шарф, взяла поднос и вышла с ним из дома, устроилась в тихом дворике, выходящем в сад и на окутанные туманом поля.
Предыдущий день был исполнен непреходящих тревог, голова у нее раскалывалась от бесконечного гудения внутри. Они соединились как семья и, переживая откровение за откровением, встречали их все вместе, единым фронтом.
Откровение: отец Марка жив.
Откровение: Винсент стоит здесь перед ними.
Откровение: убитый человек оказался в их доме.
Откровение: Марк перетащил его. В бистро. В умышленной попытке опорочить, а может быть, и уничтожить Оливье.
К тому времени, когда старший инспектор Гамаш ушел, они пребывали в шоковом состоянии. Они были слишком ошеломленные и усталые, чтобы выяснять отношения друг с другом. Марк высказался яснее ясного и ушел на территорию спа, чтобы поработать шпателем, кистью и молотком. Винсент решил уйти, но только для того, чтобы позднее вернуться. А Доминик обнаружила хижину в лесу, отправившись прокатиться на наименее больной из лошадей.
«И зазвонит в колокола небес», — подумала Кароль, глядя на лошадей в затянутом туманом поле. Они пощипывали травку, остерегаясь друг дружку. Даже отсюда она видела их язвы.
Сильнейший перезвон за много лет,
То пастор выжил из ума,
А прихожане разум обрели,
И вместе все — он и они,
Пав на колени, страстно принялись молиться
За прирученных жалких тигров,
Танцующих медведей и собак.
— Мама.
Кароль подпрыгнула на месте — она забылась, погрузившись в свои мысли, и тут ее нашел сын. Она встала. Вид у него был сонный, но при этом он успел принять душ и побриться. Голос Марка звучал холодно, отдаленно. Они посмотрели друг на друга. Что теперь — моргнуть, сесть, налить кофе и поговорить о погоде? О последних новостях? О лошадях? Сделать вид, что вокруг них не бушует буря? И что эта буря не порождена ими самими?
