От одного воспоминания об этом у Оливье чаще забилось сердце.
«И сколько вы хотите?»
«Может быть, немного еды?» — сказал Отшельник, и сделка была заключена.
Оливье посмотрел на Гамаша, который пристально смотрел на него своими карими глазами.
— Так оно все и началось. Я согласился взять миниатюру в обмен на всевозможную бакалею.
— И сколько стоила эта вещь?
— Не много. — Оливье припомнил, как он осторожно извлек миниатюру из рамки, увидел старинные буквы на заднике. Это был какой-то польский граф. И дата стояла: 1745. — Я продал ее за несколько долларов.
Он выдержал взгляд Гамаша.
— Кому?
— В один магазин, торгующий антиквариатом на рю Нотр-Дам в Монреале.
Гамаш кивнул:
— Продолжайте.
— После этого Отшельник стал время от времени приносить мне всякие вещи, а я взамен давал ему еду. Но он становился все больше и больше подозрительным. Он уже не хотел приходить в деревню. И потому пригласил меня к себе в хижину.
— А почему вы приняли приглашение? Ведь для вас это было неудобно.
Оливье боялся этого вопроса.
— Потому что он приносил мне, как выяснилось, весьма достойные вещи. Ничего из ряда вон, но хорошего качества. И меня обуяло любопытство. Когда я впервые посетил его хижину, мне понадобилось несколько минут, чтобы понять, чем он владеет. Но странным образом все это казалось там на месте. Потом я присмотрелся. Он ел с тарелок, которые стоили десятки, сотни тысяч долларов. Вы видели стаканы? — Глаза Оливье возбужденно засветились. — Fantastique.
— Он никогда не объяснял, откуда у него появились вещи, которым цены нет?
— Никогда. А я никогда не спрашивал. Боялся его спугнуть.
— Он знал цену того, чем владеет?
Вопрос был интересный, и Оливье сам не раз задавал его себе. Отшельник относился к великолепному серебру так, как Габри относился к тарелкам из «ИКЕА». Он никогда ничего не берег. Но не был он и безалаберным человеком. Он был осмотрительным — в этом Оливье не сомневался.
— Я не уверен, — ответил Оливье.
— Значит, вы давали ему еду, а он вам — бесценные вещи?
Гамаш произнес это нейтральным, любопытствующим голосом. В нем не слышалось никакого осуждения, хотя Оливье знал, что Гамаш мог и должен был задать этот вопрос так, чтобы Оливье почувствовал стыд.
— Он не давал мне лучших вещей. По крайней мере, сначала. А я не только приносил ему еду. Я помогал ему в огороде, покупал семена.
— И как часто вы к нему приходили?
— Каждые две недели.
Гамаш подумал, потом спросил:
— Почему он жил в хижине, вдали от всех?
— Прятался, я думаю.
— Но от чего?
Оливье покачал головой:
— Не знаю. Я пытался спрашивать, но он ни на один вопрос не отвечал.
— Что еще вы можете нам рассказать? — Голос Гамаша стал чуть нетерпеливее, чем прежде.
Бовуар оторвался от своего блокнота, и Оливье заерзал на стуле:
— Я знаю, что Отшельник построил хижину за несколько месяцев. Потом сам перенес туда все свои вещи.
Оливье посмотрел на Гамаша — он хотел увидеть какой-нибудь знак одобрения, оттепель. Старший инспектор чуть наклонился вперед, и Оливье поспешил продолжить:
— Он мне все это рассказал. Большинство его вещей были мелкими. Если не считать стульев и кровати. Остальное мог унести любой. А силы у него хватало.
Гамаш по-прежнему хранил молчание. Оливье поежился:
— Я говорю правду. Он никогда не рассказывал, откуда у него все эти вещи, а спросить я боялся. Но это было вроде бы очевидно, разве нет? Видимо, он их украл. Иначе зачем прятаться?
— Значит, вы думали, что это ворованные вещи, и молчали? — спросил Гамаш все тем же ровным голосом. — Не сообщили полиции?
— Не сообщил. Я знаю, что должен был сделать это, но не сделал.
На сей раз Бовуар не ухмыльнулся. Ему это казалось вполне естественным и понятным. Сколько людей сообщило бы о таком в полицию? Бовуара всегда удивляли истории о людях, которые находили чемодан с деньгами и сдавали его в полицию. Он не мог не спрашивать себя, нормальные ли они.
Гамаш же думал о другой стороне сделки. О людях, кому эти вещи когда-то принадлежали. Легендарная скрипка, бесценный хрусталь, фарфор, серебро, инкрустированное дерево. Если Отшельник прятался в лесу, значит кто-то загнал его туда.
— Он не говорил, откуда он? — спросил Гамаш.
— Нет. Один раз я спросил, но он не ответил.
Гамаш немного подумал.
— Как он говорил?
— Я вас не понял.
— Какой у него был голос?
— Нормальный голос. Мы говорили по-французски.
— На квебекском французском или на французском французском?
Оливье задумался. Гамаш ждал.
— На квебекском, но…
Гамаш сидел недвижимо, словно готов был так прождать весь день. Всю неделю. Всю жизнь.
— …но у него был небольшой акцент. Чешский, я думаю, — торопливо добавил Оливье.
— Вы уверены?
— Да. Он был чехом, — пролепетал Оливье.
Гамаш увидел, что Бовуар сделал пометку в своем блокноте. Это были первые сведения о личности убитого.
— Почему вы сразу нам не сказали, что знали Отшельника, когда было найдено тело?
— Должен был сказать, но думал, вы не найдете его хижину.
— А почему вы на это надеялись?
Оливье попытался набрать в грудь побольше воздуха, но кислород, казалось, не достигал его легких. Или мозга. Его сжатые губы словно заледенели, а глаза жгло. Неужели он и без того не сказал им достаточно? Но Гамаш все так же сидел напротив него в ожидании. И Оливье видел это ожидание в его глазах. Он знал. Гамаш знал ответ, но все равно хотел, чтобы Оливье дал его сам.
— Потому что в хижине были вещи, которые я хотел иметь. Сам.
Вид у Оливье был изможденный, он словно вывернул себя наизнанку. Но Гамаш знал, что Оливье есть еще о чем рассказать.
— Расскажите нам о деревянных скульптурах.
* * *
Клара прошла по дороге из оперативного штаба в Три Сосны, пересекла мост. Она остановилась, посмотрела в одну сторону, потом в другую.
Что ей делать?
Она только что вернула деревянную скульптуру в оперативный штаб.
«Проклятые гомосеки».
Два слова.
Конечно, она могла пропустить их мимо ушей. Сделать вид, что Фортен не произносил их. Или — еще лучше — найти кого-нибудь, кто убедит ее, что она поступила правильно.
