— Так она их описала.
Они приехали. Машина остановилась перед ее домом, и они посидели молча некоторое время. Было пять минут шестого. Слишком поздно. Она, конечно, могла попробовать, но знала, что Фортен не ответит.
— Спасибо, — сказал Гамаш. — Вы мне очень помогли.
— И вы мне тоже.
— Хотелось бы, чтобы так оно и было. — Он улыбнулся ей.
И как это ни удивительно, ей вроде бы и в самом деле стало лучше. Клара вышла из машины, но вместо того, чтобы идти в дом, постояла какое-то время, а потом зашагала по тропинке. Вокруг деревенского луга. Она шла и шла, пока не вернулась туда, откуда начала. А шагая, она думала об Эмили Карр. И о насмешках, что терпела от владельцев галерей, критиков, общественности, которые боялись идти туда, куда она, Клара, звала их.
Все глубже и глубже в дебри.
Наконец Клара пришла к своему дому.
* * *
В Цюрихе была ночь, когда один коллекционер взял в руки старую маленькую резную скульптурку, за которую заплатил немалые деньги. Его убедили, что это великое произведение искусства и — что было еще важнее — отличное вложение денег.
Поначалу он выставил ее у себя дома. Потом его жена попросила убрать скульптурку. Куда подальше. Поэтому он поместил ее в свою частную галерею. Как-то раз он сидел там, попивая коньяк и разглядывая свои шедевры. Пикассо, родены, генри муры.
Но его взгляд постоянно возвращался к веселой маленькой скульптурке: лес, счастливые люди, строящие деревню. Поначалу она доставляла ему удовольствие, но теперь казалась пугающей. Он подумывал, не убрать ли ее еще дальше. Может быть, в кладовку.
Когда днем ему позвонили из полиции и спросили, не согласится ли он отправить резную скульптурку назад в Канаду, где ведется полицейское расследование, он отказался. Ведь в конечном счете она была выгодным вложением. А принудить его никто не мог. Он не совершил ничего противозаконного, и заставить его они не могли.
Однако брокер перенаправил ему две просьбы из полиции. Ответ на первую он знал, но все же взял скульптурку и посмотрел на ее ровное основание. Никаких букв, никакой подписи. Ничего. Но второй запрос показался ему просто смешным. Тем не менее он попытался. Он уже собирался убрать скульптуру и ответить по электронной почте, что ничего подобного у себя не нашел, когда его глаза заметили что-то светлое среди темных сосен.
Он пригляделся. Там, в глубине леса, вдали от деревни, он обнаружил то, что искала полиция.
Крохотную деревянную фигурку. Юношу, совсем мальчика, прячущегося в лесу.
Глава тридцать первая
День клонился к вечеру. Агент Лакост уже ушла, а инспектор Бовуар и агент Морен докладывали о проделанной за день работе.
— Мы побывали у Парра, у Кмеников, у Маку. У всего чешского сообщества, — сказал Бовуар. — Безрезультатно. Никто не знал Отшельника, никто его не видел. Все они слышали об этом скрипаче… как его…
— Мартину, — подсказал Морен.
— …потому что он известный чешский композитор, но никто его в глаза не видел.
— Я связался с Институтом Мартину и еще попытался узнать, что можно, о предыстории местных чешских семей, — сказал Морен. — Они именно те, за кого себя выдают. Беженцы от коммунистического режима. Ничего другого. Я бы даже сказал, что они более законопослушные люди, чем большинство остальных. Никаких связей с Мартину.
Бовуар отрицательно покачал головой. Если инспектора выводила из себя ложь, то правда раздражала его еще больше. В особенности когда она оказывалась неудобной.
— Твое впечатление? — спросил Гамаш у агента Морена.
Прежде чем ответить, тот кинул взгляд на инспектора Бовуара.
— Я думаю, скрипка и музыка не имеют никакого отношения к людям, которые здесь живут.
— Возможно, ты прав, — согласился Гамаш, который знал, что, прежде чем найти убийцу, им придется заглянуть во множество пустых пещер. Видимо, это и была одна из таких пещер. — А что Парра? — спросил он, предвидя ответ.
Если бы что-то было, то Бовуар уже сказал бы ему.
— В их предыстории — ничего, — подтвердил Бовуар. — Однако…
Гамаш ждал.
— Вид у них был какой-то настороженный, взволнованный. Они удивились, узнав, что убитый был чехом. Все удивились.
— И что ты думаешь? — спросил Гамаш.
Бовуар провел усталой рукой по лицу.
— Не могу связать все это воедино, но, по-моему, здесь что-то есть.
— Ты полагаешь, тут существует какая-то связь? — не отступал Гамаш.
— А как же без этого? Убитый был чехом, нотные записи, бесценная скрипка, и здесь существует большое чешское сообщество, включая двоих человек, которые могли обнаружить хижину. Если только…
— Что?
Бовуар подался вперед, сцепил нервные руки на столешнице:
— Что, если мы ошибаемся? Что, если убитый не был чехом?
— Ты хочешь сказать, что Оливье лжет? — спросил Гамаш.
Бовуар кивнул:
— Он лгал во всем остальном. Может, он сказал это, чтобы сбить нас со следа. Чтобы мы подозревали других.
— Но как быть со скрипкой и музыкой?
— А что со скрипкой и музыкой? — Бовуар задумался на несколько секунд. — В хижине есть много других вещей. Возможно, Морен прав. — Впрочем, он произнес это тем же тоном, каким мог бы сказать, что, возможно, прав шимпанзе, то есть со смесью сомнения и благоговения, испытываемого свидетелем чуда. — Возможно, музыка и скрипка не имеют к этому никакого отношения. Там ведь были блюда и из России, а хрусталь — откуда-то еще. Эти предметы ни о чем нам не говорят. Он может быть кем угодно. У нас в подтверждение его чешского происхождения есть только слова Оливье. Может быть, Оливье и не лгал. Может быть, этот человек и в самом деле говорил с акцентом. Но не с чешским. Может, это был русский, или польский, или какой-то другой сходный акцент.
Гамаш откинулся на спинку стула, задумался, потом кивнул и подался вперед.
— Это вероятно. Но возможно ли?
Это была часть расследования, которая нравилась ему более всего и пугала его более всего. Пугал не загнанный в угол и опасный подозреваемый — пугала возможность того, что они повернут влево, тогда как должны были бы повернуть вправо. Или откажутся от версии, бросят многообещающий след. Или не заметят такового в стремлении к результату.
Нет, теперь он должен был двигаться с осторожностью. Как и любой искатель, он знал, что опасно не спускаться со скалы — опасно безнадежно заблудиться. Запутаться. Получить слишком много информации и в результате окончательно сбиться со следа.
В конечном счете расследование убийства неизменно давало сокрушительно простой ответ. Он всегда присутствовал, всегда был очевиден. Просто он прятался среди фактов, свидетельств, обманов и заблуждений следователей.
