— Оставим это пока, — сказал Гамаш, — и не будем отказываться ни от каких версий. Отшельник мог быть чехом, а мог и не быть. Но в любом случае содержимое его хижины сомнению не подлежит.
— А что сказала суперинтендант Брюнель? Есть ли среди этих вещей похищенные? — спросил Бовуар.
— Ничего такого она не нашла, но продолжает поиски. А Жером Брюнель занимался буквами, вырезанными на нижней стороне, и он считает, что это шифр Цезаря. Так называется один из видов шифра.
Гамаш объяснил, что такое шифр Цезаря.
— Значит, нам остается найти ключевое слово? — спросил Бовуар. — Это должно быть просто. «Воо».
— Нет. Это слово уже попробовали.
Бовуар подошел к листу бумаги, закрепленному на стене, и снял колпачок с маркера. Написал буквы алфавита. Затем его рука замерла.
— Как насчет скрипки? — спросил Морен.
Бовуар еще раз посмотрел на него, как смотрят на шимпанзе, проявившего неожиданную сообразительность. Написал на отдельном листе бумаги «скрипка». Потом добавил «Мартину» и «Богуслав».
— «Богемия», — предложил Морен.
— Неплохая мысль, — сказал Бовуар.
Не прошло и минуты, как у них уже было с десяток предложений. Они все их опробовали и ничего не нашли.
Бовуар с некоторым раздражением пощелкал по своему маркеру, разглядывая буквы алфавита, словно это они были виноваты во всем.
— Ну что ж, не оставляйте попыток, — сказал Гамаш. — Суперинтендант Брюнель пытается найти остальные резные скульптуры.
— Вы думаете, что его убили из-за них? — спросил Морен. — Из-за скульптурок?
— Может быть, — сказал Гамаш. — Есть немало людей, готовых на убийство ради таких ценных вещей.
— Но когда мы нашли хижину, там все оставалось в целости, — возразил Бовуар. — Если убийца находит хижину, находит хозяина и убивает его, то, по логике, он должен обыскать дом — разобрать его по бревнышку, чтобы найти скульптурки. Разве нет? И убийце особо не приходится беспокоиться о соседях.
— Может, он и собирался это сделать, но услышал, что возвращается Оливье, и ему пришлось ретироваться, — сказал Гамаш.
Бовуар кивнул. Он забыл о вернувшемся Оливье. Да, в этом был резон.
— Да, кстати, — сказал он, садясь. — Из лаборатории пришли результаты обследования резных инструментов и дерева. Они говорят, что эти инструменты использовались для изготовления скульптур, но слово «Воо» было вырезано чем-то другим. Канавки не совпали, да и техника исполнения тоже иная. Явно сделано разными людьми.
Хоть какая-то определенность в этом деле была воспринята с облегчением.
— Но во всех случаях использовался красный кедр? — Гамаш хотел услышать подтверждение.
Бовуар кивнул:
— И они даже высказываются более определенно, по крайней мере в том, что касается словечка «Воо». По содержанию воды, насекомым, годовым кольцам и всяким другим параметрам они могут сказать, откуда это дерево.
Гамаш склонился над столом и написал на листе бумаги три слова. Он подтолкнул листок к Бовуару, тот прочитал и фыркнул:
— Вы звонили в лабораторию?
— Я разговаривал с суперинтендантом Брюнель.
Он рассказал им про обезьянку Воо и Эмили Карр. Про тотемные шесты племени хайда, вырезанные из красного кедра.
Бовуар посмотрел на лист бумаги, подсунутый ему шефом.
«Острова Королевы Шарлотты» — вот что там было написано.
Таким же было и заключение лаборатории. Дерево, на кусочке которого они обнаружили надпись «Воо», появилось в этом мире сотни лет назад на островах Королевы Шарлотты.
* * *
Габри шел, чуть ли не маршировал, по рю Дю-Мулен. Он принял решение и хотел добраться до места, прежде чем передумает, потому что весь день его решение менялось каждые пять минут.
С тех пор как старший инспектор Гамаш во время допроса вывел на чистую воду Оливье, который признался в том, что многое утаивал от своего партнера, Габри не обменялся с Оливье и десятком слов. Наконец он достиг цели своего похода — перед ним предстал во всем своем обновленном блеске старый дом Хадли. Теперь у главного входа висела деревянная доска, чуть покачивавшаяся на ветру. Надпись на ней гласила:
«Auberge et spa».
[76]
Буквы были изящные, четкие, красивые. Именно такую вывеску он хотел заказать Старику Мюндену для их гостиницы, но всё руки не доходили. Над буквами были вырезаны в ряд три сосны. Традиционные, памятные, классические.
Он и это хотел заказать для гостиницы. И по крайней мере, их гостиница действительно находилась в Трех Соснах. А этот дом витал где-то над деревней, не принадлежа ей.
Но теперь уже все равно было слишком поздно. И он пришел сюда не для того, чтобы искать какие-то недочеты. Напротив.
Габри поднялся на крыльцо и вдруг осознал, что на этом самом месте стоял и Оливье с телом. Он попытался прогнать этот навязчивый образ. Его добрый, тихий, нежный Оливье. Как он мог совершить такую мерзость?
Габри позвонил и замер в ожидании. Обратил внимание на блестящую медь ручки, стекло с декоративной обработкой кромки и свежую красную краску на двери. Приятно и привлекательно.
— Bonjour.
Дверь открыла Доминик Жильбер. На ее лице застыло выражение вежливой подозрительности.
— Мадам Жильбер? Мы встречались в деревне, когда вы только приехали. Меня зовут Габриэль Дюбо.
Он протянул свою большую ладонь, и они обменялись рукопожатием.
— Я вас знаю. Вы хозяин этой маленькой замечательной гостинички.
Габри чувствовал, когда его хотят умаслить, — сам прибегал к таким приемам. Тем не менее услышать комплимент было приятно, и Габри никогда этому не противился.
— Да, это я. — Он улыбнулся. — Но наша гостиница не идет ни в какое сравнение с тем, что сделали здесь вы. Это поразительно.
— Войдете?
Доминик посторонилась, и Габри вошел в большую прихожую. Когда он был здесь в предыдущий раз, это был не дом, а руины, как и он сам. Но старого дома Хадли больше не существовало — это было ясно. Трагедия, вздох на холме превратились в улыбку. Приветливая, изящная, приятная гостиница. Он бы и сам отдохнул здесь, чтобы прийти в себя. Спрятаться от всех.
Он подумал о своей гостинице, уже требовавшей ремонта. То, что недавно казалось удобным, очаровательным, привлекательным, теперь стало поблекшим. Как состарившаяся великосветская дама. Кто поедет в гости к тетушке, когда можно остановиться в гостинице со спа-салоном у таких замечательных ребят?
Оливье был прав. Это конец.
И, глядя на дружелюбную, уверенную в себе Доминик, Габри понимал: она своего добьется. Она была рождена для успеха, для побед.
