ЗП: А чего дурацкого, хороший писатель. Мне, помню, твоя большая статья о нём понравилась.
[19]
Равный себе вполне и своей биографии. Есть у него один меня раздражающий момент, когда главный герой – журналист, и вокруг этого всё так вяло и пошловато крутится… А фанаты его и полагают эту пошлость из редакционного бара самой главной жизнью.
АК: Ну да, во многом от него пошла эта жирная линия современного производственного романа, про журналистов, или вот сейчас – про пиарщиков больше, политехнологов… Относительно свежий пример – роман «Чёрная обезьяна».
ЗП: Как говорит твой Высоцкий – «так было надо». Или, как Клуни в «От заката до рассвета» – «Я же не сказал: берите пример с меня».
АК Мне кажется, тут у тебя глубже, другим отношение продиктовано. Довлатовская повесть «Компромисс», где рассказчик как раз журналист, служит в эстонской версии «Правды», она же самая у него антисоветская, местами не по темпераменту и возможностям Сергея Донатыча – злобная…
ЗП: А я эту вещь плохо помню – ну, какой-то парень придумал интервью за иностранца, похоронили не того начальника – таких баек в каждой редакции по два ведра.
АК: Сейчас я буду тебя троллить. У прозаика Прилепина прозаик Довлатов звучит иногда. Вот в «Пацанском рассказе»: «Братик пришёл из тюрьмы и взялся за ум. "Мама, – говорит, – я взялся за ум. Дай пять тысяч рублей"». А у Довлатова персонаж регулярно пристаёт к родственнику: «Дядя, окажите материальное содействие в качестве трёх рублей. Иначе пойду неверной дорогой…» Интонация! Или вот в «Обители», когда десятник Сорокин свирепо лечит Филиппка дрыном, а тот вопит: «Не убей меня!», и Артёма удивляет кривая эта фраза. А в «Зоне» эпизод, когда казнят стукача, и он кричит: «За что вы меня убиваете? Ни за что вы меня убиваете! Гадом быть, ни за что» – та же кривизна отчаяния… Ну, и по мелочи: Шафербеков отправил куски жены посылкой, а Довлатов в той же «Зоне» говорит, что дружил с человеком, засолившим в бочке жену и детей… Но это я совершенно не в упрёк тебе говорю – мне как раз такие пересечения нравятся, «Обитель» как бы вбирает всех классиков «про тюрьму» – там и Солженицын, и Шаламов, и Довлатов. Я просто отчего о нём заговорил – днями общался с ребятами, которых ты называешь «прогрессивными человеками» и ещё по-всякому, опять нудный русский спор о репрессиях, палачах и жертвах. Опять о необходимости вселенского покаяния – очередной всплеск мазохизма. Но теперь, что интересно, сместились акценты – главная мразь уже не Сталин и его каты, а самый что ни на есть обыватель. Который в сталинские годы якобы написал, сволочь такая, четыре миллиона доносов, одобрял расправы, и сейчас, начнись они, тоже ещё как одобрит.
ЗП: А это как раз понятно, сегодня их главная эмоция – досада, да что там – ненависть к большинству. Социал-дарвинизм перешёл в какую-то новую стадию лютости к народу. Кто-то ещё скрывает её, кто-то уже нет… Ты не помнишь, на одном из московских шествий некий тип нёс плакатик с примерно таким текстом: «Главная беда России – 85 %!». Понимай как знаешь. И многие так понимают, что 85 процентов – это как раз русские, бьётся со статистикой по национальному составу.
АК И как раз эту цифру – в четыре миллиона доносов – дают с отсылом к Довлатову. Он, в свою очередь, ссылался на закрытый доклад Хрущёва на XX съезде, о культе личности, – но проверить недолго, и я там этих четырёх миллионов не нашёл. Да и не мог сказать Хрущёв ничего подобного – партийная стилистика не позволяла.
ЗП: Да пусть! Пусть будут четыре миллиона довлатовских доносов. Это, наверное, адекватная цифра, и европейским людям нравится. Но смотрим: население СССР перед войной, на январь 41-го, было, насколько я помню, почти 200 миллионов. То есть – если верить даже легендарной цифре в четыре миллиона – это сколько по выборке? Восемь процентов граждан, каким-то образом активничавших в терроре. А вот крупные мировые умы полагают, что право нации иметь своих негодяев и мерзавцев ограничивается десятью-двенадцатью процентами. В мирное время. А в стране случилась революция, две гражданских войны (одна из них – «великий перелом»), оставалась масса классовых противоречий, взаимного ожесточения и так далее. Так вот, не свидетельство ли эти четыре миллиона душевного здоровья народа, качества его? Нет?
АК: Слушай, сильно. А потом, зря они себя радикально от «обывателя» отрывают. Вот у нас, однажды в Саратове, осудили чиновника. Известного. С бэкграундом. Фольклорного такого типа. По беспределу и явному заказу. Фактура жиденькая у обвинения. Причём оно просит условно, а судья даёт реальный срок! Реакция либеральной журналистики – так ему и надо, пусть не за конкретно этот случай, так за всю жизнь его подлую, единоросскую. И только я и мои левые товарищи говорили о заказе, беспределе и необходимости милосердия. Но я не осуждаю… Они тут ведут себя как нормальные обыватели. А может, и бо́льшие. Он далеко не ангел, этот дядя. Но главный вопрос – а есть отличие беспредела в отношении «неангела» от беспредела в отношении «ангела»? Это ж главный либеральный постулат: нет отличий.
ЗП: Я давно пытаюсь от этой публики добиться оценки ельцинского дрянного времени (да и нулевых гнилых, чего там), хотя бы объективной. В ответ получаю нездоровые шумы. Все помнят разборки девяностых? Кровь, пальба, трупный конвейер. Сколько пассионарных ребят тогда полегло в своей единственной гражданской? Не знаю, существуют ли точные цифры, социологии по этому поводу наверняка нет. Но есть целые посёлки братковских захоронений на всех кладбищах всех городов России. Я и на сельских погостах видел. О таких некрополях писал Лимонов, его американская подруга, профессорша Ольга Матич, исследует эту особую эстетику. Думаю, в любом случае потянет на полмиллиона (а может, и куда больше), сопоставимых с расстрелянными в 1936–1938 гг. (Я, заметь, не говорю о стариках, которым реформы сократили жизнь на десяток лет минимум, о беспризорщине массовой, там тоже мало кто выжил, о сколовшихся парнях и девках не упоминаю.) Пусть будут только братки. Так что про них говорил и говорит нормальный обыватель? «Их война, их выбор, знали, что делят, куда идут, почему гибнут» и прочее, прочее. Да более того, и наши продвинутые, продолжающие жаждать «покаяния» от давно мёртвого, войну на своих плечах вынесшего советского обывателя, думают примерно так же, чего там.
АК: А ведь этот самый советский обыватель тридцатых потерял в кровавую кашу (две гражданских, как ты говоришь), где активно поучаствовали жертвы чисток условного 37-го, родственников, какой-то кусок земли, связанной с родовой памятью, Бога… Многое и приобрёл, но плохое нагляднее, воспринималось как вмешательство внешней злой силы. А потом, нравы бюрократии мало чем отличались, и обыватель традиционно ненавидит начальство, ворующее и жирующее. На пропаганду про «бешеных собак» народ, думаю, вёлся, как обычно, лишь отчасти, в остальном доверял своему мироощущению.
ЗП: Я сначала думал, что они, как люди умные-образованные, просто не желают неприятной правды и потому топчутся вокруг неправды, им чем-то приятной, ещё и дополнительно всё это новыми слоями полиэтиленовыми мифологизируя. Но в один момент понял: просто не могут мыслить в исторических категориях, да и в любых других объективных. Попытка объективно взглянуть на трудную историю, советскую в том числе, – она ведь не означает отрицания репрессий. Но с другой стороны, почему мы – дворняги, как говорил одни мой персонаж (конкретно ты, я, Бледный, Рич, Илюха), – должны жениться на чужих грехах? Призыв к новой волне национального садомазохизма и размазывания зелёных соплей по глянцу под одобрительными ухмылками мира (который сам ни на какое покаяние не спешит) – в чём тут продуктивность и прогресс? И, млять, правильно ты сказал – начни они сейчас сеанс покаяния, прилетит им в лоб таким бумерангом – мало не покажется…
