– Вы вообще в семье человек настроения или всегда всё ровно, благожелательно? Как?
– Я не думаю, что я человек настроения. У нас могут быть, как у любого мужчины и женщины, с женой какие-то столкновения. Не какие-то там бои тяжёлого значения, а просто искры. А на детей я не помню практически ни одного случая, когда я позволил бы себе повышать голос и уж тем более применять физическую силу. Хотя однажды было, когда они стали упираться, кому из них убираться в комнате. Я вышел и, видимо, достаточно громко сказал, что они не смеют так себя вести, что я запрещаю им на три дня просмотр мультфильмов, и что они ведут себя безобразно. Хлопнул дверью и ушёл в свою комнату. И они помолчали, утром проснулись, пришли, извинились.
– Вы задумывались о том, чего вы ждёте от своих детей? Чего от них хотите?
– Ничего не хочу. Хочу, чтобы они были счастливыми. А это зависит не от качества профессии или образования. Конечно, в этом смысле я постараюсь им всё дать – образование и какое-никакое жилье, когда они подрастут. Минимум какой-то я обеспечу, а дальше пускай сами. Есть такая поговорка: плох тот родитель, который не доведёт ребёнка до пенсии. На самом деле она стала уже реальностью жизни. Мы же с женой договорились, что как только исполняется ребёнку восемнадцать лет – всё, до свидания, приходи на праздник, на следующее Рождество.
«МедиаРязань» (13 июля 2012; Мария Тарощина)
– Вы – революционер со стажем, начинали ещё с Национал-большевистской партии Лимонов а, и сегодня вы явно не на стороне власти. Хороший писатель в России – это всегда, на ваш взгляд, человек, противостоящий власти?
– Нет. Хороший писатель старается быть честным с самим с собой и не заключать с собою дурного толка сделки. Хотя всякое бывало. Валентин Катаев много чего дурного совершил в жизни, и человек был, кажется, не самый лучший, но последние его повести – в числе которых «Уже написан Вертер» или «Волшебный рог Оберона» – это безусловные шедевры. И среди тех, кто любит власть, и среди тех, кто её не приемлет, полно бездарей. Так что пути Господни неисповедимы. В кого Он вдохнёт дар, а кого лишит этого дара – земным умом и не поймёшь.
Думаю, писатель, близкий к идеалу – он оппозиционер и охранитель одновременно, западник и славянофил разом, он аристократ и маргинал, он кто угодно. Ну, как Пушкин – что тут огород городить, когда есть пример на все века. Есть и другие примеры – скажем, Достоевский, Горький – но у них это были разные этапы жизни, а Пушкин был одновременно всем тем, что я перечислил, – и оставался при этом самим собою, и был чист и пред друзьями, и пред литературой, и, надеюсь, что пред Богом тоже. Загадка!
– Ваша «Чёрная обезьяна» – роман о том, говорите вы, что происходит в голове у мужчины, живущего в России. Что из происходящего в голове российского мужчины отличает его от мужчины французского или португальского?
– А я никогда не был португальским мужчиной и даже не знаю ни одного португальца. Думаю, есть много схожих вещей, думаю, мы все понимаем, о чём там идёт речь. Различие разве в том, что у России сегодня – иной исторический отрезок, мы живём в эпоху возможного и уже происходящего исхода Империи. Вместе с Империей происходит исход нашей пассионарности, нашей человечности, нашей веры – мы мелеем на глазах. Меня ломает от этого. А португальцев, может, уже и не ломает.
Но я не хочу, чтоб русские стали мелким народом, населяющим черноземье, и в силу какого-то недоразумения считающим себя наследником Суворова, Достоевского и Чайковского с Репиным.
– Лев Данилкин считает, что «Чёрная обезьяна» – ваш самый лучший роман. При этом он добавляет: «…многие прежние его вещи страшно резали ухо». Вам не обидно мнение известного критика?
– А я первую половину его фразы воспринимаю, а вторую не читаю. Понравилась «Чёрная обезьяна» – и хорошо. Тем более что он о прежних вещах вполне лояльно отзывался. В общем, не обидно. Лёва очень неглупый человек. Те вещи, которые ему резали ухо в «Патологиях» и «Саньке», я по возможности тихо и незаметно исправил. Он дельные замечания высказывал. Я прислушался. Больше не буду страшно резать ему уши по возможности, я ж не ваххабит какой-то. Буду резать не страшно.
– Бурю в стакане подняли «Новые люди». Прокремлёвская молодёжная организация, обойдя ряд библиотек, пришла к следующему выводу: ваши книги «Санькя» с описанием «жёстких реалий» и «Чёрная обезьяна» с использованием грубых слов пагубно влияют на детские души. И им не место в детской библиотеке. В чём вас пытались уличить или этот скандал – продуманный пиар-ход?
– Слушайте, оставьте эту всю чушь с пиар-ходами. Я что им, по 300 рублей выдал, чтоб они этой ерундой занимались? Думаете, у нас бесплатных дураков мало, которые сами проявят инициативу?
В чём меня пытались уличить – это очевидно. В том, что я экстремист и негодяй. И у них есть для этого некоторые основания. Просто им никто не объяснил, что половина классиков в России – были при жизни законченные экстремисты и негодяи. Какой уж с меня спрос тогда.
– Особняком в вашем творчестве стоит книга о Леониде Леонове, вышедшая в серии ЖЗЛ. Чем вам близок советский классик?
– Он гениальный писатель, совершенно меня зачаровывающий. Прочитайте повесть «Evgenia Ivanovna» или «Дорогу на океан» и, если у вас не умерло читательское чувство, зрение и слух, – поймёте, о чём речь. Потом, судьба удивительная – единственный великий писатель в России, проживший 95 лет. Целый век! И он, что самое важное, стоит вровень с этим огромным, трагичным и необычайным веком. И мощно отвечает за него.
«Московские новости» (18 января 2013; Ксения Туркова)
– Какие слова вы считаете сейчас особенно важными, ключевыми?
– Важны не просто слова, а обстоятельства их произнесения и люди, которые их произносят. Для меня важны, к примеру, слова «Родина», «Империя». Проблема в том, что одних от этих слов воротит, но есть другие, ещё более худшие, – которые их безжалостно «пользуют», не подкрепляя произнесения этих слов ничем – ни поступком, ни жизнью, не сердцем.
В общем, мне больно, что самые важные слова для всякого русского человека сначала были осмеяны вульгарными квазилибералами, а потом взяты в оборот профессиональными «государственными патриотами».
– Существуют ли для вас антислова?
– Все слова уместны в своём контексте. Я немного устал от слов «позитивный» и «негативный». Особенно от слова «позитивный».
– Есть ли слова, которые вы никогда себе не позволите как писатель?
– Я старательно избегаю слов, которые через десять лет перестанут что-либо значить для любого читателя. Все эти модные слова, вроде «тренд» или «контент», или компьютерная лексика, или что-то там связанное с мобильными телефонами – всё это очень быстро изменяется.
– Что бы вы назвали главной бедой современного русского языка?
– Нет никакой беды. Пока есть хорошая литература – она справляется с любой лексикой. Схожие процессы были после революции 1917-го: колоссальное количество жаргонизмов и советизмов проникло в речь. Но Платонов и Зощенко всё это ввели в литературный словарь – и вульгарность этого словаря сразу снизилась, а потом и растворилась.
