Жизнь – это стремление представить себя в мире, занять место под солнцем и оставить потомство. В своих более примитивных формах она не испытывает сомнений и оставляет лишь самых сильных особей, не спрашивая, что они совершили для выживания. Человек отличается от прочего живого тем, что он ставит вопрос о том, что скрыто за поступками. Общество выделило круг мыслей и соответствующих им действий, которые предосудительны, и требует избегать их. Каждый человек в какой-то момент вынужден решить для себя, будет ли он переступать черту, за которой следует осуждение поведения, или нет, а если нет, то почему. И это «почему» в зависимости от типа воспитания порождает либо стыд, либо вину, либо ответственность. Усиление страха перед внешним осуждением порождает стыд, усиление страха перед собой – вину, требование думать о последствиях своих поступков – ответственность. Чаще всего эти три качества встречаются в разных соотношениях практически в любом человеке. Однако преобладание вины или стыда над ответственностью ведет к особому поведению в обществе.
Человек, который чувствует за собой какие-то недостатки, не может требовать ничего от других (ему ведь всегда могут припомнить его ошибки), в том числе регулярной выплаты зарплаты. Он молча сносит крики начальства, полагая, что заслужил это. Именно поэтому руководителям, которые сами не могут и не хотят нести ответственность перед людьми, удобно иметь виноватых граждан. Вероятность того, что граждане будут требовать от них ответственности и отстаивать свои права, слишком мала.
Д. Ранкур-Лаферрьер в книге с символическим названием «Рабская душа России» приводит воспоминания французского дипломата и литератора Астольфа де Кюстина, побывавшего в России в начале XIX в. и удивившегося «рабской позиции русских по отношению к любой власти». Д. Ранкур-Лаферрьер предположил, что объяснением этой позиции могут быть многие годы крепостничества. Рабство в России длилось столь долго, что его поведенческие стереотипы не могли не стать феноменом культуры. Облекая его в христианские одежды, мы до сих пор говорим при расставании: «Прощай», – как бы заранее признавая за собой наличие вины и раскаиваясь в ней.
Недаром так сочувственно прошла в конце 1980-х гг. у нас в обществе идея покаяния. Она предполагала не обнародование фактов и документов, обличающих реальных исполнителей творимых в нашей стране в период сталинизма беззаконий, а распределение вины на всех, в том числе и людей, никогда не принимавших участия в событиях и даже пострадавших от них. Все виноваты, и никто не несет ответственности. Поэтому так легко восстанавливается сейчас то негативное, что так бурно осуждалось в начале «перестройки» и казалось безвозвратно уничтоженным. И медали с профилем Сталина уже заказаны Московской мэрией.
Идея всеобщего покаяния возникала в России неоднократно. В XIX в. она охватила широкий круг образованных людей, которых стали называть «кающимся дворянством». Ощущение виновности перед народом достигло такого накала, что за своими действиями они вообще не видели ничего положительного. Напротив, слово «народ» для них стало символом всего самого лучшего, гуманного и чистого. Это чувство породило народничество. Философ Н. А. Бердяев, исследовавший это явление, утверждал, что оно часто доходило до «народнического мракобесия». Например, русский правовед и социолог К. Д. Кавелин в порыве виноватости предложил пороть и дворян, раз порют мужиков. Это действительно примечательное явление. Во Франции даже гильотину, которая использовалась в начале для казни богатых, стали применять для бедных (чтобы уравнять тех и других). В России же идея демократии извращается, и предлагается иная ситуация: уравнять дворян с крестьянами требованием не большего равенства на уровне достоинства личности, а требованием общего равенства на уровне ее уничижения.
Современное движение в сторону покаяния началось, согласно культурологу Б. Парамонову (лауреату Пушкинской премии фонда Тепфера), со статьи А. Солженицына «Раскаяние и самоограничение как категория национальной жизни». Автор подчеркивал, что «эта статья и пишется с верой в природную наклонность русских к раскаянию, к покаянию, а потому в нашу способность даже и в нынешнем состоянии найти импульс к нему и явить всемирный пример». Удивительным образом здесь соединено несоединимое – христианское смирение (покаяние) и величайший грех гордыни (жажда явить пример миру).
Покаяние всех предполагает наличие греха у всех. Мы все каемся и начинаем новую жизнь без греха. Но может ли начать новую жизнь человек, не попытавшийся исправить свою ошибку, обученный лишь самобичеванию? Безусловно, нет. Как многие люди, начинающие новую жизнь каждый понедельник, движимый благородными чувствами, он вновь столкнется с трудностями, обманом, страхом. Но он никогда не решал эти проблемы. Что заставит его решить их сейчас? Мы уже подчеркивали, что ответственность – не сродни виноватости. Ответственность предполагает поступок, виноватость – чувственное переживание. Поэтому покаяние – это то же всенародное аутодафе, за которым не будет изменений, поскольку сдвиги возможны лишь при поступке.
Поступок требует иного отношения к себе и к окружающему: я могу, я имею право. За поступком скрывается умение отстоять свою позицию, обосновать ее и двигаться к цели.
В нем звучит: «Я имею право, но никогда не реализую свое право за счет права другого». В величайшем романе «Преступление и наказание» мое право реализуется через лишение права другого человека, а потому наказание должно быть неотвратимо. И покаяние не вернет жизнь другому человеку, оно лишь облегчит переживание вины (мы уже говорили о том перевертыше, который возникает у человека в бессознательном). То есть покаяние в данном контексте снимает даже чувство вины у того, кто своими действиями проводил идеи «великого вождя» в жизнь, но не меняет ничего в настоящем.
Прекрасной иллюстрацией этого утверждения являются события недавнего прошлого. «Перестройка» вошла в жизнь многих россиян вместе с гениальным фильмом О. Д. Иоселиани «Покаяние». Многим тогда казалось, что нужно только сменить правительство, выбрать нужного президента и все автоматически войдут в богатую страну высоких моральных устремлений. Однако пока одна часть общества лелеяла эти красивые мечты, другая (без всякого покаяния) распределила всенародную собственность и заняла ключевые позиции в экономике. Люди, не готовые к свободе, еще не знали, что свободу надо отстаивать каждый день.
Свобода сродни естественному отбору: каждое животное борется за существование, часто ценой жизни другого. Если же оно хоть на минуту ослабит свои действия, то тут же гибнет. Социализм снял эти жесткие рамки, предложив другие. Он установил равенство всех на уровне, близком к выживанию, однако предоставив определенные возможности для всех без исключения. Когда люди, привыкшие к тепличным условиям, в которых государство несло ответственность практически за все, оказались на свободе, они не смогли защитить ни свою собственность, ни свои идеалы. И вместо общества всеобщего благоденствия оказались на диком рынке общества всеобщей нищеты и безмерного богатства единиц (очередной перевертыш идеи демократии). Недаром же человек болезненной совестливости А. Солженицын вынужден был признать, что его призывы к покаянию не отразились на нравственном поведении тех, кто вершит судьбы страны.
