Ордин-Нащокин замолчал, не зная, как в таких случаях говорят с женщинами, да не простыми, а образованными.
– Я отвечу на все ваши вопросы, – сказала Дениза. – Потом вы прикажете позвать мою названую сестру, зададите такие же вопросы – и получите такие же ответы. Мне не сговаривались – у нас не было ни времени, ни возможности сговориться.
Стрельцы выволокли из шатра Палфейна.
– Так не станем откладывать, начнем. Сынок, ты записывай. А вы, молодцы, ступайте-ка отсюда, вас это дело более не касается. За службу вам будет награда, а сейчас не до вас.
Петруха, поклонившись, вышел первым, Ивашка задержался и услышал то, что его совсем не обрадовало.
– Ваше настоящее имя, сударыня?
– Я дочь маркиза де Кастельморо, Анна-Мария-Дениза, двоюродная племянница герцога де Ледигьера, в замужестве – леди Тревельян, мой супруг сейчас находится в Шотландии и, как служил покойному английскому королю Карлу, продолжает служить его сыну, почтившему супруга своей дружбой…
– Это невозможно проверить.
– Возможно – если при дворе русского царя есть французский или английский посланник…
Ивашка, повесив буйную голову, вышел из шатра.
Женщина, за которую он был готов жизнь отдать, не могла принадлежать ему, и это было невыносимо.
Эпилог
Кокенгаузен был крепостью сильной – сам государь в письмах сравнивал его со Смоленском, а ров – с кремлевским. Сперва гарнизону и горожанам предлагали сдаться и обещали государеву милость, они отказались. Тогда русское войско, набравшееся опыта под Динабургом, взяло Кокенгаузен штурмом. Замок и город при нем пали, шведский гарнизон был уничтожен, те из горожан, что оказали сопротивление, – также.
Ордину-Нащокину, назначенному воеводой в Кокенгаузен, предстояло вскоре ехать в Митаву, и он торопился сделать как можно больше неотложных дел. Прежде всего – переименовал новое приобретение на русский лад, дав ему название Царевич-Дмитриев. Затем озаботился – как лучше подготовить замок к зиме. Воевода был не слишком крепок здоровьем, а помещения доломитового замка оказались темными, сырыми и холодными, печи – ненадежными. При штурме в нескольких местах пробили ядрами крышу. Правда, в замке обнаружили пивоварню, хлебопекарню, хороший колодец, даже мельницу на конной тяге. Имелись также две тюрьмы под самыми крупными башнями и пороховые погреба. Место для своих покоев воевода выбрал на втором этаже, с выходом на деревянную галерею, что изнутри опоясывала двор замка. Там, на галерее, он и занимался неотложными делами, пока погода позволяла.
Шумилов находился при нем – до дальнейших распоряжений государя.
Планы у Ордина-Нащокина были огромные – сделать Царевич-Дмитриев столицей «Русской Ливонии». До той поры он решал не столь значительные вопросы, начал создавать речную флотилию, отправлял на стругах в сторону Риги пушки, предназначенные для осады, принимал местное дворянство, которое норовило вместо здоровых молодых рекрутов подсунуть пожилых и негодных, вел переговоры о поставках зерна – Лифляндию шведы считали своей житницей, так что следовало лишить их хлеба. Кроме того, ему нужно было побеспокоиться и о раненых, которых после штурма насчитали четыреста тридцать человек. Были и иные встречи – не менее важные, в том числе и с бегинками.
Уже собираясь в Митаву, уже перечитывая в сотый раз и правя черновик соглашения с герцогом, в котором из пятнадцати пунктов важнейшими были – о русско-курляндской торговле и о превращении Митавы в опорный пункт русской торговли с Западом, Ордин-Нащокин вызвал к себе Денизу и Анриэтту.
Они после бегства из Гольдингена уже пришли в себя, отмылись и отчистились, достали приличную их полу и возрасту одежду.
– Вы не передумали, сударыни? – спросил воевода. – Я могу вас отправить в Москву…
– Нет, мы не передумали, – ответила Анриэтта. – Мы готовы ехать в Ригу.
– Это – то, что мы умеем делать, – добавила Дениза. – Мы выполним ваши задания и постараемся вернуться. Мы знаем, что такое осада, – возможность войти в город и выйти из города имеется всегда.
– Но пусть нас проводят. Хотя бы до того места, где мы можем встретить настоящих беженцев, стремящихся в Ригу, и войти туда вместе с ними, – сказала Анриэтта. – Еще нам нужны вещи, по которым бы все поняли, что мы – немецкие дворянки из Богом забытого имения между Кокенгаузеном и Крейцбургом.
– Арсений Петрович, пройдись с ними по лавкам, пусть наберут, чего им нужно, – распорядился воевода. – И где тот молодец – из Архангельска, что ли?
– Я велел ему ждать во дворе.
– Махни ему, пусть поднимется.
Петруха, знавший, что его позовет воевода, околачивался в замковом дворе, Ивашка – также, но по иной причине: он хотел быть поблизости от Денизы; он видел, что она и Анриэтта из города, где их поселили в почтенном семействе, приходят в замок к Ордину-Нащокину, и надеялся на случайную встречу. Когда Шумилов махнул рукой Петрухе, Ивашка пошел следом за ним к лестнице – нетрудно сказать, что решил, будто приглашение и к нему относится.
Оба молча поднялись на галерею, так же молча поклонились в пояс Ордину-Нащокину и Шумилову. Дениза и Анриэтта, которые должны были подождать Шумилова, отошли в сторонку.
Тот недовольно посмотрел на Ивашку, но промолчал.
– Ты можешь вернуться домой, в Архангельск, – сказал воевода Петрухе. – Силком держать не стану. Поедешь с Арсением Петровичем до Москвы, потом – домой. А лучше бы тебе остаться тут, при мне. Тут – дело, тут ты себя покажешь. Сам знаешь – сколько судов задумано построить. Мне такие молодцы нужны.
Воевода довольно разбирался в людях – знал, на какую наживку может клюнуть молодец вроде Петрухи.
– Коли твоей милости угодно, так останусь, – с достоинством ответил Петруха.
– Правильно решил, – одобрил Шумилов. – Ну, стало быть, Афанасий Лаврентьевич, забирай себе Васильева, сделай милость. А тебя, Макаров, я беру с собой в Москву. Прощайтесь, склочники.
Ивашка уставился на Петруху, Петруха – на Ивашку. Сбылась мечта – им больше не придется терпеть друг дружку. Одному дорога – в Посольский приказ, в Москву, другому – на новые двинские верфи.
– Вот и славно, – сказал Петруха. – Ну, ты, стало быть… прости, коли перед тобой чем грешен…
– Да и ты прости, – отвечал Ивашка.
Понимая, что если и свидятся еще раз, то случайно, они оба покивали друг другу, да и обнялись – вдруг, неожиданно.
– Арсений Петрович, а ведь нельзя их разлучать, – сказал Ордин-Нащокин. – Грех.
– Отчего же грех? – удивился Шумилов.
– Да ты на них погляди. Не видишь, что ли? Побратимы.
– Они?!
– Да. Видно же. Оставь мне и этого, что ли. Не все же моему Воину под диктовку письма писать, я его не к этому предназначил.
