– Альдхельм получил то, что заслужил, – бросил Харальд, смерив ее взглядом. – А я не прощаю оскорблений.
– Но вы же люди! Вы же христиане! – Девушка обернулась к Рерику, ее тревожный молящий взгляд метался между ним и Харальдом. – Бог учит прощать врагов! Простите нас, и Бог простит вас – ведь вам есть за что просить его прощения! Неужели ваша гордыня вам дороже души, дороже Господня милосердия! Граф Харальд, граф Рерик! Я умоляю вас, пощадите моих родичей! Они больше никогда не будут оскорблять вас!
Упав на колени, она вцепилась в руку Рерика, который стоял ближе и к тому же казался не таким непримиримым, как Харальд. Рерик попытался отнять руку, но девушка повисла на ней, продолжая выкрикивать бессвязные мольбы. Рерик бросил взгляд на хирдманов рядом – отрывать девушку от себя силой ему было неловко, на душе стало нехорошо. Вальмунд и Гейр Лысый попытались вдвоем поставить дочь Альдхельма на ноги, но она уцепилась за Рерика обеими руками, будто он и был ее любимым отцом, кричала, плакала и не давала себя поднять. Рерик чувствовал себя глупо, ему было жаль девушку, а к тому же она не давала ему сойти с места, где становилось все жарче и жарче.
– Рерик! Харальд! – вдруг раздался рядом крик, и оба брата обернулись на знакомый голос. – Что вы затеяли, безумные!
Перед ними появился отец Хериберт – даже без накидки, в своем простом некрашеном обе, подпоясанном веревкой. Рослый и худощавый, от волнения сильнее обычного дергая головой, что придавало ему сходство с лошадью, он непрерывно мигал левым глазом, что выглядело бы смешно, если бы норманны не были хорошо с ним знакомы и не знали, что все это у него обостряется в часы сильного волнения и даже потрясения.
– Графиня Теодрада известила меня, но я даже ей не мог сразу поверить! – продолжал отец Хериберт. – И я не верю своим глазам! Что вы здесь затеяли, безумцы! Вы, христиане, пошли на поводу у дьявола! Немедленно прекратите! Скорее, пока не поздно, пока не лег на ваши духи тяжкий грех убийства многих невинных людей!
– Отойди, поп! – рявкнул Харальд. – Я в твоих советах не нуждаюсь! Ступай в свою церковь и там учи, а я со своими делами разберусь сам!
При виде поддержки, да еще и самого духовника графской семьи, девушка закричала еще громче, снова стала сыпать бессвязными мольбами.
– Рерик, сын мой, опомнись! – будто ее было мало, приступил уже к нему Хериберт. – Разве этому я тебя учил? Разве для того вы принимали святое крещение, чтобы следовать самым жестоким, самым бесчеловечным из языческих обычаев! Подумай о своей душе! Подумай, что о вас скажут в королевских семьях, в родстве с которыми вы состоите!
У Рерика мелькнула мысль о короле Лотаре – потом о Карле – а потом о сестре обоих, Гизеле. И тут он не выдержал. Будущий гнев королей его не слишком волновал, но Гизела придет в ужас, когда узнает об их сегодняшних делах. И наверняка пожалеет о том, что была с ним так приветлива. Она будет считать его кровожадным варваром, устыдится своей прежней дружбы с ним. И особенно того, что случилось во время ее тогдашнего приезда во Фландрию… Она просила его не обмануть ее доверия – тогда Рерик считал, что она имеет в виду молчание, и молчал, не откликаясь даже на намеки лучших друзей. Но сейчас он вдруг понял, что обязан ей не только молчанием – но и поведением, таким, чтобы ей было за него не стыдно.
– Харальд! – резко оторвав от себя плачущую девушку, Рерик шагнул к брату. А девушка, тонким женским чутьем уловив перемену в его настроении, больше к нему не липла и даже затихла. – Харальд, он прав. Мы вообще не сможем оставаться здесь, если сожжем этих уродов! Король Лотарь не простит нам такого самоуправства в его владениях.
– К троллям Лотаря! Нам будут плевать в лицо, а мы – утираться? Да лучше нам вернуться во Фландрию или в Смалёнд, чем такое терпеть!
– Но предложи им хотя бы сдаться! Может, им уже хватило, может, от дыма у Альдхельма вправились мозги! Если он признает свое поражение, то мы выиграем даже сильнее, чем если бы убили его!
Харальд был не только мстителен и тщеславен, но и далеко не глуп, поэтому справедливость этого довода и свои возможные выгоды осознал довольно быстро.
– Скажите им там! – крикнул он хирдманам, не желая подходить к дому, чьи стены уже были охвачены языками пламени почти до крыши. – Пусть передадут Альдхельму! Я прощу его, если он выйдет из дома без оружия, с поясом на шее, положит голову мне на колени и признает меня своим конунгом отныне и навеки. А иначе дом будет сожжен!
Наблюдая за домом, Рерик краем глаза заметил, как из темноты в круг огненного света вошла Теодрада. С ужасом оглядываясь вокруг, она не решалась даже обратиться к мужу. Заметив девушку, которую утешал Хериберт, она подошла и обняла ту, и девушка прижалась к ней, вздрагивая всем телом. Ее била дрожь, она рыдала без остановки, видимо, от потрясения. А Рерик снова подумал, как вовремя попытался исправить дело. Уж само собой, Теодрада обо всем поведала бы матери. И графиня Гизела никогда больше не приехала бы их навестить. И никогда бы она больше не думала о нем, Рерике, хорошо. Его собственная мать, фру Торгерд, или двоюродная сестра Хильда, или бабка, старая королева Рангхильд, оставшиеся в Смалёнде, полностью одобрили бы действия Харальда. Им чужды понятия греха или милосердия к врагам, зато они хорошо помнят старину мудрость, гласящую, что за бесчестьем и беда тут как тут. И что кровью обидчика смывать оскорбления – самое верное средство обезопасить род от потери удачи. Той удачи, которая не задаром досталась сыновьям Хальвдана.
Но эти женщины – Теодрада, Гизела, даже вот эта, темненькая, что рыдает сейчас в объятиях правнучки Карла Великого, – христианки и выросли в совсем других понятиях. То, что для норманна слабость – для них подвиг милосердия, прямо-таки обязанность благородного человека. Гизела будет довольна, если они простят подлеца Альдхельма. И это, пожалуй, достаточная причина для того, чтобы его простить. Ну, хотя бы пока…
Рерик никогда не считал себя хорошим христианином – слишком сложно христианские взгляды и обычаи приживались в его душе, взращенной в совсем других понятиях и ценностях. Лишь благодаря его привязанности к графине Амьенской он иногда пытался поступать как христианин – словно издалека заимствовал ее благочестия, хотя совсем не осознавал этого.
Услышав слова Харальда, девушка вдруг вырвалась из объятий Теодрады и бегом ринулась в горящий дом! Теодрада вскрикнула, даже мужчины вокруг охнули в изумлении. Казалось, от пережитого дочь Альдхельм тронулась умом и решила погибнуть, подобно королевам древности, заодно с мужчинами своей семьи.
Но девушка вовсе не собиралась погибать – она лишь побоялась, что в доме не услышат и не поймут речи норманна, а с тем упустят случай спастись. Зажимая руками рот, она исчезла в дыму, но довольно скоро появилась снова, почти волоча кого-то за собой. Шатаясь от недостатка воздуха, хрипя, мужчина с трудом сделал несколько шагов вслед за ней на полусогнутых ногах, а потом рухнул на мокрую землю. Стены дома, построенные из двух рядов толстых досок, вкопанных в землю, и с землей же, заполнившей пустое пространство между рядами, разгорались крайне неохотно, поэтому внутри дома огня еще не было, но и воздуха почти не было тоже. Харальд кивнул, и человека подтащили к нему. Это оказался сам Альдхельм. Его приподняли, чтобы Харальд мог взглянуть ему в лицо. Эделинг ловил воздух широко раскрытым ртом, кашлял так, что, казалось, его сейчас вывернет наизнанку, мотал головой и жмурил глаза, почти съеденные дымом. Позади него, на площадке перед дверью уже копошилась целая куча полуживых тел – люди рвались на воздух, давя друг друга, но, оказавшись снаружи, не имели сил даже отойти. Хирдманы растаскивали их, давая возможность выбраться тем, кто еще оставался внутри.
