Язык, которым мы описываем это не только биологическое напряжение, позволяет при желании остроумно оперировать экономическими понятиями. Делать это можно, но не нужно. В любом случае следует остерегаться использовать язык экономики для описания биологической логики, как будто природа представляет собой предмет хозяйственно-экономических дисциплин. Говорить о социальной и половой «деловитости», о «согласовании» интересов генов, о «сделках» в любовной игре может только тот, кто понимает, что пользуется некорректными образами. Если же такого понимания нет, — а это касается практически всех именитых представителей эволюционной психологии, — то необходимо проявлять бдительность и подвергать сказанное сомнению. В мгновение ока из образов возникают факты, а из фактов — новые образы. Поэтому нет ничего удивительного в том, что то, что представляют нам как «человеческое поведение», часто кажется странным и удивительным. Из мнимых исследований не выходит ничего, кроме любительской болтовни. Тем не менее эволюционные психологи пока сохраняют несокрушимое душевное спокойствие. У них в рукаве припасен еще один козырной туз. Пусть наша первобытная наследственность покрыта непроницаемым туманом, как и теория эгоистичного гена, пусть так, но тысячи исследований, результаты опросов населения и тестирования полового поведения, изучения эротических вожделений и наших любовных преференций не могут все разом ошибаться. Или все же могут?
Чего хочет мужчина
Некоторое время недовольный своим положением Дэвид Басс был профессором кафедры социальной психологии Техасского университета в Остине. В середине 1980-х профессор, которому недавно минуло 55, пылко ринулся покорять эволюционную психологию. Дисциплина эта была еще в пеленках, и ее представители в основном ограничивались высказыванием научных спекуляций, но Дэвид Басс решил эти спекуляции доказать. Доказать, что поведение и интересы мужчин и женщин различны, причем разница эта биологическая, а не культурная или социальная.
В отличие от ученых биологов — собратьев по новому цеху — он прибегнул к эмпирическим исследованиям. Бассу были нужны цифры, статистика и факты. Проект был поистине гигантским: за много лет он опросил 10 047 человек — представителей 30 различных культур. Среди охваченных были люди самых разнообразных социальных слоев, представители разных религий и возрастных групп. Всех — и мужчин, и женщин — он спрашивал об одном: чего они желают от противоположного пола.
Результаты исследования были опубликованы в 1989 году. Это самое внушительное на сегодняшний день собрание данных о том, по каким критериям люди всего мира выбирают себе половых партнеров и с кем из них они хотели бы строить долговременные отношения. Респондентам на выбор предлагалась дюжина телесных и психических свойств. Опрашиваемых просили составить из этих свойств список в порядке возрастания значимости. Самые важные признаки надо было поместить в начале списка, менее важные — в конце. Результат полностью совпал с первоначальным предположением Басса: не важно, где давались ответы — за полярным кругом или в бедуинской палатке, — критерии выбора половых партнеров оказались везде одинаковыми. Различия наблюдались только между полами. Представители одного пола отдавали предпочтение одинаковым свойствам представителей пола противоположного. Басс ликовал: он смог доказать то, что хотел доказать. Наши критерии выбора половых партнеров суть «универсальные модули предпочтения», присутствующие в мозге, и, таким образом, являются врожденным признаком рода человеческого.
Для мужчин это означает, что их критерием выбора является хорошая «физическая форма». Мужчины хотят, чтобы женщина была идеальным целевым объектом для генов. Мужчины хотят молодых красивых женщин с полными губами, гладкой упругой кожей. Мужчины хотят, чтобы у женщин были яркие глаза, хороший мышечный тонус, приятное распределение подкожного жира, пружинистая походка и живая мимика. Кроме того, женщина должна источать энергию. Все дело в том, что эти признаки говорят о высокой плодовитости. Не важно, где живут мужчины и сколько им лет: в принципе, всем им нужно одно и то же.
Этот принцип зиждется, как уже было сказано, на допущении концепции эгоистичных генов. Как мы уже видели, это весьма упрощенное и небрежное утверждение. Нет ничего удивительного, что оно прежде всего импонирует ученым, склонным к смелым теориям и гипотезам. В 1993 году приблизительно то же самое писал в своей книге «The Fragile Male» («Хрупкий мужчина») эндокринолог Бен Гринстайн: «Главная биологическая задача мужчины — оплодотворение женщины. Его стремление впрыснуть женщине свои гены так сильно, что доминирует в его сознании над всеми другими устремлениями с момента полового созревания до самой смерти. Это стремление превосходит даже стремление убивать… Можно утверждать, что продукция и распространение спермы есть единственный смысл существования мужчины. Физическая сила мужчины и его желание убивать имеет тот же смысл — размножаться должны только самые сильные и самые лучшие особи мужского пола. Если мужчиналишается возможности распространять свои гены, то он подвергается стрессу, начинает болеть и может окончательно обессилеть или потерять контроль над собой» (26).
То, что Гринстайн пишет от имени науки, есть не что иное, как невольная карикатура на генную теорию Ричарда Доукинса и беспримерное преувеличение. Если Гринстайн прав, то каждый бездетный мужчина — кандидат в самоубийцы или потенциальный социальный психопат. Надо лишь призадуматься, не мыслят ли наши ближайшие родственники, как люди-мужчины Гринстайна. Даже у шимпанзе и бонобо самцы не запрограммированы исключительно на размножение; у них на уме множество и других дел. И если уж действительно единственный истинный вклад мужчины в дела рода человеческого состоит в как можно более частом впрыскивании спермы, то выходом для него стали бы регулярные походы в банк спермы, прямо по одной из песен Ханнеса Вадера: «Думаю, что стоит мне сделать хотя бы одну разумную вещь / например, начать носить сперму в банк / тогда я не умру, и всякое дитя, встреченное вами на улице / моя кровь, мой образ и бессмертное подобие».
С точки зрения Доукинса и Гринстайна, загадкой остается одно обстоятельство: почему находится так мало мужчин, готовых развить свой репродуктивный успех и стать донорами спермы. Роберт Трайверс дает весьма забавный ответ на этот вопрос. Он считает, что нежелание становиться донорами обусловлено тем, что в каменном веке не существовало банков спермы. Следовательно, желание жертвовать сперму не заложено в мужчинах от рождения. Странно, однако, что мужчины весьма охотно покупают в секс-шопах порнодиски, ибо в каменном веке едва ли были в ходу DVD-проигрыватели, а секс-шопов не было и в помине. Почему мужчинам нравится сексуальное возбуждающее белье, которого тоже не было в каменном веке? И в какой неандертальской пещере впервые возникла мужская слабость к нейлоновым колготкам?
Многих мужчин привела бы в ужас перспектива стать отцом бесчисленного множества детей, за которых он не сможет нести ответственность и которые, оторванные от родителя, будут обречены на жалкое существование. Едва ли у нормального человека может возникнуть такое желание. Существуют более важные вещи, чем безудержное распространение генов. Самым слабым аргументом в пользу соблюдения меры в отношении промискуитета является страх перед реакцией партнера. Уильям Оллмен признает одно-единственное возражение против массового производства детей мужчинами — обладателями лучших генов. Он считает, что причина заключается в том, что «в этом деле участвуют двое: на действия одного из партнеров влияют реакции другого партнера, который, возможно, имеет другие желания, обладает иными потребностями и ставит перед собой иные цели, и при определенных условиях реагирует не в духе “оптимальной передачи генов” на измены партнера» (27). Женатые мужчины не заводят детей с другими женщинами только потому, что либо этого не хотят их жены, либо они стеснены в материальных средствах, либо опасаются «мести конкурентов». Мысль о том, что у мужчины могут быть и другие мотивы, в голову Оллмена не приходит, ибо мужчины всегда хотят — все остальное в стройную теорию просто не укладывается.
