Поневоле становишься свидетелем и соглядатаем, главным героем и второстепенным, участником массовки в увлекательнейшем спектакле.
Он длится, пока еще длится, – вопреки или благодаря, – вызывая немое восхищение и мягкую печаль, которая тут как тут, рядом, – притаилась за фонарем, прошмыгнула тенью, сморила усталостью, блаженной, впрочем, оттуда, родом из детских снов
Киевский двор
Киев – это вам не Одесса. У нас нет Ланжерона, Дерибасовской и бельевых веревок, соединяющих балконы противоположных домов.
Зато в нашем дворе одуряюще пахнет сиренью, жасмином, а в окно упираются ветви цветущего каштана и соперничающего с ним клена, листья которого пока еще юны и влажны, и на солнце отсвечивают изумрудной слезой.
Киевский двор после летнего дождика пробуждается медленно, томно потягивает свой утренний кофе, любуется росой, птичьей братией, сосредоточенно копошащейся в асфальтовых разломах, наполненных темной дождевой водой, пухом облетающих одуванчиков и мелким подножным кормом.
В киевском дворе облетают тополя и одуванчики, а еще – обитает собачка Моня, кургузое, нелепое существо, похоже, совсем не подверженное возрастным изменениям, а возможно, даже бессмертное.
Бессмертная потрепанная Моня (он или она) носится как угорелая, а потом, вывалив лиловый язык, укоризненно поглядывает на прохожих из-под тяжелых век, – я-то здесь живу, с меня лето начинается, мною же и заканчивается, а вы, – кто вы такие и куда идете?
Идут в основном девушки в легких платьях, – именно той самой «летящей походкой», стремительной, подчеркивающей все, что нужно подчеркнуть, чтобы бредущие с холодными пивными бутылками окончательно не уснули по пути, ведущему из ближайшего гастронома, – по узкой тропинке, над которой волшебная ива плывет, точно юная дева с распущенными волосами, тоскующая по прошедшей – уже! – весне, буквально только что, сию минуту.
Не уснули, не застыли, сморенные жаром и влагой, которую отдает земля, выдыхая, волнуясь, пьянея, выпуская нежную младенческую поросль, – из всех своих пор, впадин и отверстий, раскрытых, распахнутых навстречу бесстыдному ветерку, разгоняющему ночную усталость, утреннюю истому и рыхлое, ленивое тепло киевского двора.
О близости
На фоне экстравертного одессита киевлянин сильно проигрывает. Хотя выигрывает на фоне москвича.
Возьмем, например, метро.
В московском метро молчат. Совсем не так как в киевском (в Одессе, кажется, метро нет, поэтому не с чем сравнивать).
Трамваи не в счет.
Трамваи – это вообще отдельная категория.
За поездку в трамвае можно многое отдать.
Люди, которые волею судеб оказались втиснутыми в один трамвай, становятся или врагами, или почти родственниками.
Одна тетенька, довольно пожилая, доверилась мне уже на второй остановке. На пятой я знала о ней практически все. На седьмой меня оштрафовали. Фальшивые дяденьки с фальшивыми удостоверениями.
Я, человек, рожденный в добротные советские времена, на удостоверения с печатями реагирую очень живо. В силу благоприобретенной близорукости я не особо вдаюсь в детали, но сам факт наличия удостоверения производит на меня неизгладимое впечатление.
В общем, на седьмой, как вы поняли, фальшивые дяденьки с лицами профессиональных вымогателей, кладбищенских сторожей и убийц сделали свое черное дело, а вот тетенька, все это время наблюдавшая за этим действом (и это после откровений и почти родственной доверительности), не вымолвила ни слова. Бог ты мой, ведь она видела, как я купила талон, и видела, как рассеянно верчу я его в пальцах, взволнованная историей ее непростой судьбы, и как увлеченно я его ем…
Ну что ей стоило проронить пару-другую словечек в мою защиту?
Зато, когда удовлетворенные псевдокондуктора выкатились, та же самая тетенька выкатила глаза и заверещала, – как же это вы позволили обвести себя вокруг пальца? Ведь кондуктора – фальшивые! И удостоверения у них липовые!
Но я не о том.
Трамвай – это путешествие. Событие. То ли дело – метро. В метро все слишком прилично. Эти, с удостоверениями, к нему на пушечный выстрел не подходят. И зайцев нет.
В метро едут приличные в основном люди. И откровениями почти не делятся. Разве что думают всякие мысли, рыскают по айпадам и айфонам, спят или читают дорожные журналы.
И все-таки в киевском метро молчат иначе.
Московское молчание – оно глубже. Отстраненней.
Выдернуть из этого молчания сложно и неловко.
Дистанция. Слишком много чужих. И своих, но еще более чужих, тоже немало. И тех, кто был свой, а стал…
Может быть, это от ширины вагона зависит?
Киевские вагоны уже московских, и люди, следовательно, друг другу ближе.
Не так, как в трамвае, но гораздо, гораздо ближе.
Время перемен
Может быть, этой паузы и следующей за нею темы я ждала всегда.
Вы замечали, как замирает Вселенная накануне великих событий?
Как умолкает перед грозой, как сдерживает дыхание, как всхлипывает и стонет, как тщится она разрешиться аккордом, – единственно верным, единственно возможным из всех, как безукоризненно точна она в своем выборе, – Жизни, Смерти, Рождения, Предчувствия
Возможно, именно этого предчувствия я ждала всегда
Кто помнит, что было до всего? Что было до начала? Что предшествовало концу? Что было прежде?
* * *
Звонок, который ты собирался сделать, слова, которые хотел сказать, письма, написанные и не отправленные, отправленные и оставшиеся без ответа, лица, звуки, прикосновения
Мы все еще стоим, провожаем взглядом уходящий трамвай, все еще машем, пытаемся ответить, запомнить, но переполнены сны, нет места новым лицам, и мы возвращаемся к старым, – так и бродим, протягиваем руки, хватаем воздух, выдумываем новые сны, заселяем событиями, героями, раздаем роли, главные и второстепенные, а пьеса близится к концу, четвертый акт, третья сцена, вот и декорации, любовно прорисованные, вроде и те же, да не те, – ну, что ж, увидимся, – когда? – а в следующий раз, – когда – кричите вы, пытаясь запомнить, объять, – пускай трагедия, трагикомедия, пусть роль без единого слова, пусть «кушать подано!», безликая массовка, – запомнить до следующего раза, и уж тогда-то, точно не ошибиться, – сыграть все заново, по новым нотам, блестяще выписанной партитуре, в которой каждый звук совершенен, и нет места фальши.
Однажды
Кажется, я влюблен, говоришь себе ты.
Так важно произнести эти слова.
