– Опасное это дело для ведьмы… – погрустнел Керт. – Это ж ведьма, а характер у них вредный. Вот церковь и не разрешает. Потому как захочет – и сбежит, а тогда для чего городу такой священник, от которого сбежала жена? Им же церковный закон не писан, ведьмам… Вот я подумал, подумал и женился на Марте. И нам хорошо… И ей. Хорошо.
– А что она ещё может, кроме как лечить? – подумал вслух Скати.
Лес немного подумал и сказал:
– Утешить сложнее…
Матери девочки Керта на улице повстречался единорог.
Он подошел к ней и теплым носом уткнулся ей в плечо.
Они простояли так долго. Очень долго.
Пока горе не кончилось.
Осколок седьмой. Небо
Уже давно рассвело, а Лес собирался ложиться, когда раздался стук в дверь.
– Господин Керин! Вы дома?
Лес выглянул в окно. Во дворе стоял местный районный следователь – тот, что искал оборотня. Его окружала дюжина парней – он помнил их с прошлогоднего выпуска, – а рядом стояли два почти одинаковых человечка – только один с дипломатом, а другой с врачебным чемоданчиком и белым воротничком.
– Господин Керин!
– Что случилось?
– Выходите!
– Да в чем дело?
– Вас приехали допросить по делу о фальшивом оборотне! Бросьте наконец свое затворничество, вы же оправданы!
– И что? Вы думаете, мне теперь хочется выйти на улицу и поговорить? – Когда они увидят хотя бы цвет его глаз… Может, очки надеть? Так и волосы отсвечивают уже…
– Нам необходимы ваши показания! – кричал тот, с чемоданчиком. – Поймите, вы же самый ценный свидетель!
Лес хотел было ответить, но просыпающийся единорог отнимал у него последние силы. Он захлопнул окошко, привалился к стене и соскользнул в серебряное марево, из которого был только один выход.
В полусне, полубреду он слышал, как барабанят в дверь, но потом увидел свой дом снаружи, единорог ударил копытом по утоптанной твердой дороге – и удары прекратились. Дальше был слышен топот множества убегающих ног и издалека – громовые проклятия полицейского чина, не осмелившегося тронуть неизвестного науке зверя.
Чудо, что больше не приходил тот, в черном свитере – этот бы вообще ничему не поверил… – подумал Лес и снова провалился в серебряную тьму. Отдыхать.
Он уже не просыпался днем. Он все дальше уходил туда, в неправильный, сказочный мир, где его тень творила незабываемые чудеса, а сам он был светом. Чистым светом. Таким, который не погасить. И дорога была всегда ровной.
Стук в дверь застал его врасплох, вырвав из глубокого сна. Он очень устал в лесу. Слишком устал, чтобы сопротивляться нетрезвому Скати и не открыть дверь.
– Пришел, значит, – пробормотал Скати, впихиваясь бочком в дверь и занося в дом тяжеленную сумку с продуктами. – принёс, значит. Вот.
– А что же раньше не приходил? – продолжал улыбаться Лес. Ещё не проснувшись, он теперь всё чаще падал в знакомую глубину, и поэтому слова Теда были чем-то спасительным, вроде веревочной лестницы. – Мария заходила, даже Любимчик заходил, вон, почтальон был, почта пришла… А тебя всё нет.
– Я идти боялся, – то ли в шутку, то ли всерьёз объяснил Скати, запихивая в рот сразу три своих блинчика. – Меня начальство хочет, требует о тебе писать. Уже другое начальство, по-хорошему. Утром стучишь в дверь – тебя нет. Вечером идешь домой – обязательно кто-нибудь привяжется. На работе показания, то, сё… Сегодня суд по поводу оборотня кончился, отмечали… Неделю ждать пришлось, пока все от меня отцепились! Всё ищут тут какое-то тайное общество либо культ какой, а тут один ты… А Герда ничего не говорила? Мы ведь … Это … – Скати покраснел и с трудом выдавил: – Жениться собрались. Свидетелем будешь?
Лес никак не отреагировал на замечательную новость, только глотнул воздуха, и толстяк сразу вскинулся:
– Да что с тобой такое?
– Не знаю… он покачал головой. – Меня никогда не бывает днем.
– Спишь, значит? – хитро посмотрел Скати. – Изнутри заперто, на стук не отвечаешь, никто не ходит… Значит, спишь.
– А что тебе до этого? – почти беззаботно поинтересовался Лес оттуда, из глубины. – Что ты так скривился? Может быть, тебе мой чай не понравился?
– Нет, что ты, у тебя очень хороший чай! Слушай, а я хотел тебя кое о чем спросить…
– О чем? – дернулся Лес.
– Что с тобой происходит, если ты спишь целыми днями?
– Меня нет, Тед. – Он медленно потер лоб, возвращаясь из плена. – Меня просто нет. Я там, где-то в тех серебристых полях, а потом возвращаюсь обратно.
Скати понимающе покивал головой.
– Понимаю, но, знаешь, не принимаю. Хотя это-то как раз понятно – если человека попробовать затравить, то он может и помешаться… Но ведь не от этого люди умирают! Вон, помнишь – у меня половина друзей уже …там… И Скадри умер, он никому другом-то и не был, но все, хватит… А я, как видишь, все еще жив. И даже тебе чем-то помогаю. – Он покрутил пальцем у виска и вздохнул.
– Тут приходил снова этот ваш вечный собеседник по душам, общий любимчик, мальчик из школы… Ты прости. Я ему сказал, чтоб он твоему тому приятелю позвонил, врачу корабельному, а он, видишь ли, малость перепутал. Он звонил в ближайшую клинику, в Тертом крае. Собирается звать оттуда докторов, чтобы поговорить с тобой насчет давешней единорожьей выходки. Надо подумать, как разобраться, а то ведь и на принудительное лечение закатать могут. Ты, если что, куда прятаться будешь? В лес, что ли? И так скандал на всю страну! Там кто-то объявился из свидетелей твоей южной жизни и мутит воду – мол, тогда тебя ни за что сажали в тюрьму, а здесь в лечебницу упрятать хотят. А еще ведь и революция кругом…
– И что? – почти безучастно отозвался Лес. – Когда я изменился, книга изменилась сама.
– Что-то. Уже по телевизору передачу показали – партия белых победила и собирается поднять тебя на щит, как автора и жертву произвола, у нас волнения, скоро будут выборы…
Тут он неловко завозился в кресле.
– Я тут поднял старые связи. Я попрошу кого надо, чтобы комиссия как-нибудь задержалась в дороге… Я б тебя на чердаке спрятал, но ведь мой дом первым облазят. Надо подумать.
– Мне все равно, почему ты меня не спрячешь – подумал Лес, но не сказал ничего.
Когда Скати ушел, Лес долго сидел, вцепившись в спинку кресла и сдерживая накопившуюся ярость. Надо же так…
Он подошел к окну и долго смотрел сквозь туман на удаляющуюся спину.
Неужели привычка повиноваться оказалась сильнее? Неужели он сначала вызвал комиссию, а потом раскаялся?
В голове перекатывались разнообразные мысли. Разнообразнейшие. И рисунок их был столь же прихотлив, как направление шагов друга, которого состояние легкого опьянения вело по сухой мёрзлой колее, не позволяя приблизиться к скользкому краю.
