Книжные полки были забиты до отказа. За три года оседлой жизни Лес успел взять из библиотеки, получить в подарок, купить и отобрать у кого-нибудь за ненадобностью такое количество книг, что хлипким полкам становилось страшно. Большая часть этого барахла была ему совершенно не нужна – с возрастом он постепенно сживался с полученным опытом, который как броня, становился все привычнее и легче, поэтому книги, которые он читал, тоже были всё легче и привычнее… Однако внизу, там, где стояли книги, требующие подклейки и прочей мелкой заботы, обнаружился старый томик без обложки – тот, который, если взять его ненадолго в руки, начинал светиться теплым оранжевым светом.
Зачем тому, кто не свободен, детская книга?..
Спокойно, сказал он себе. Здесь никого нет, и, пока я читаю детские книги, я свободен.
Лес аккуратно покачал томик на руках, как младенца. Книжечка досталась ему уже после возвращения – от матери давно запропавшего друга детства. Друга он уже не помнил, от него осталась книга. Тех, не встреченных с детства друзей он теперь не вспоминал. Отчаянно старался быть легче.
Он всегда старался быть легче, чем остальные. Многие из его поколения относились к жизни слишком серьёзно – из университетской молодости он помнил в основном нескупые мужские и женские слезы, разговоры с редкими столичными духами, измены, посиделки с разговорами ни о чем, двадцать капель в стакане, самоубийства, дуэли и разговоры о политике прошлого и будущего… Но такие разговоры ни к чему не приводили, кроме бессильной ярости – и позже, оказавшись в другой стране и выжив, он дал себе слово быть легче.
Легким, как воздух, как огонь, что не имеет веса, но всегда способен поджечь, взорвать, обозначить путь, изменить настоящее!.. когда воевал, когда выздоравливал, когда учился быть свободным у тех, кто действительно свободен… А потом эта легкая мощь потяжелела, он стал чаще ошибаться, спотыкаться, привязываться, напрасно менял города – три страны сменил! – и знаменитый врач, обследовавший его уже после выхода «Моих путешествий», долго ворчал: " Меньше надо дергаться, господин писатель, меньше!» И говорил, что волноваться по пустякам не стоит. А замечать всякие мелочи – и того хуже. Духи и мелкий народец могут и не помочь. Надо жить для себя. И тогда сердце будет – как у двадцатилетнего.
Хорошо, послушно сказал Лес. Черт с ним, с сердцем. И уехал туда, где можно было не бояться быть исследованным и вылеченным. Домой. Туда, где можно было протянуть руку в гущу ветвей и попросить дриаду – «вылечи меня»!
Там никто не знал, что с ним было на самом деле. Но знали другое – и приставили к нему человека, и запретили уезжать, и читали его письма, и назначили жалованье. Уйти тихим путем не удалось. Сердцу это было не на пользу.
Теперь он обычно читал перед сном только то, что не даёт задуматься и бродить до рассвета по комнате. Не любил. Но в этот вечер что-то в нем надломилось, и он так и уснул за столом, положив голову на раскрытые страницы, которые не гасли, пока не настало утро и сонное заклятье не прервалось.
Если не знаешь, что с тобой, читай детские книги… Лучшее в мире утешение.
Клён старался поменьше шуметь – не случилось бы чего.
Клёны
слышат
всё.
Трава между осколками
Посиделки лучший друг умел устраивать классные.
Заботливый.
День рождения так день рождения, чей – неважно. Атмосфера была удивительно мирной. Для Леса, который вообще терпеть не мог праздники, это было вообще как бальзам на душу – толстый предусмотрел всё, даже количество не более восьми человек и ведро самых настоящих, извините, пожалуйста, плюшек, а Леса мало кто замечал. Смешно и очень стильно. И когда пробило двенадцать ночи, как-то само собой обнаружилось, что накачаться успели только двое – незнакомый толстяк и господин попечитель школы, сволочь такая. И накачивались не только многоградусным, а ещё чем-то вкусным, домашним, так что тяжелого утра никому ждать не приходилось.
Хозяина дома постоянно, но неспешно носило кругами по саду – то возникнуть посреди чужого разговора (рабочий навык, простите), то попросить кого-то поправить костер, то сбрызнуть на мангале мясо, чтоб не пригорело. Его бы в девицу на выданье переделать, – рассеянно подумал Лес, улыбаясь над своим стаканом. Цены бы такой хозяйке не было.
Было тихо и обыкновенно. Не раздражал даже постоянный перебрех собак. Костер потрескивал, пахло дымком и вкусным ужином. Кроме того, можно было прислониться к стволу старой яблони и всласть помолчать – именно помолчать. Послушать, пока на тебя никто не смотрит.
– Что-то меня снова печаль одолела! – пожаловался Скати, грея руки над костром. – Деревенская депрессия.
– Чего-чего?
– Хандрю потихоньку… Скучаю…
– Так бы и сказал– хандра! – Священник потянулся за стаканом. – Депрессия у него, нырессия… Вон к старухе сходи, сразу жить захочется.
– А что у нее такого интересного? – поинтересовался Лес, внутренне замирая.
– Травки. Примочки. Присушки-приплюйки… Её как громом ударило, сразу с пилюль на травки перешла. От неожиданности.
– Ага! – подтвердил толстый. – Со всей округи прррзжают за рецептами. Жалко, раньше ведьмы самогон варили, а сссчас вина не допросишься. Я ппр… ппробовал. На меня псссмотрели. Большш не хччу.
– Хоть бы директора к ней сводить! Мы все знаем, кто у нас директор!
– Молчать! Ишь, разговаривают тут! Директора им!
– А она что, такая ведьма? – с нехорошим блеском в глазам поинтересовался Рольф Скадри, господин попечитель школы. – Никого не отравила ещё? Вы мне лучше сами рассказывайте, а то…
– Нет, что вы! – мягко поправил отец Керт. -Если вам надо кого-то отравить, идите к моей тёще. Меня не спасает даже сан, не то что принадлежность к сильному полу… – Священник рассеянно помешал угольки палочкой. Выбрал один и раскурил трубку. Все женатые почему-то отмолчались, и повисла гробовая тишина.
– Хрр… – нарушил тишину толстяк.
– Вы посмотрите на него! – обвиняюще ткнул пальцем Скати. – Тут серьезные люди собрались, а он расхрапелся! Давайте его на шашлык пустим. И кислорода больше, и проблем меньше.
– Кислород нам твоя старуха наколдует – пробормотал Лес. Ему уже ясно было, что он будет делать немного позже, и от этого ему было как-то особенно грустно и хорошо.
– Не моя…
– Вв-ведьмы – они ничьи… Хррр…
– Да она вообще… просто хорошая колдунья – задумчиво сплюнул отец Керт, глядя в костер. – Рольф, если ты потянешь к ней лапы, на исповедь не приходи.
Он внимательно посмотрел на господина попечителя, и тот отвел глаза. Чудеса какие. Наверное, пьяному все дозволено, подумал Лес.
– Кого хочешь приворожит и слова доброго не скажет. Бегай за ней потом… – и отец Керт сосредоточенно уставился на огонь, туда, где плясали белые контуры гор и фантастические морские волны.
