– И не говори, вон какая злющая! Полнолуние нынче.
Да, вот оно! Полнолуние! «Лунный оборотень!» – вспомнил наконец Васильцев. Тот лунный оборотень, именно в полнолуние творящий свои зверства. Только при чем тут он, Юрий?..
Впрочем, если верить Домбровскому, то без него, без Юрия, как раз – никак…
Но что, что он может сделать сейчас, когда эта недобрая луна уже вскатывается на небо?.. Однако теперь эта луна не отпускала, звала, точно сам он был каким-то лунатиком, целиком ей подвластным.
– Каюк, – сказал он, – помоги мне отсюда уйти. Прямо сейчас. Ей-богу, это не блажь, мне в самом деле очень надо.
* * *
Уже приближаясь к распахнутым воротам, понял – случилось что-то из ряда вон. У ворот толпились зеваки, но в ворота их не пускал милиционер. Был он молчалив и преисполнен, Васильцева пропустил только предварительно проверив паспорт (благо, теперь имелся). Первая мысль Юрия была привычной для человека, жившего в нынешней Москве: «Снова кого-то берут…» Однако эта мысль была им тотчас отвергнута: во-первых, то действо всегда происходило глубокой ночью, а во-вторых, даже если бы такое случилось вечером, никто из прохожих не стал бы ротозействовать, а поспешил бы по-незаметному, быстро пройти сторонкой.
«Неужели?..» – подумал он, почти физически ощущая, как в спину ему вперилась гноем налившаяся луна, хотя смысл этого «неужели» он еще не решался обозначить словами.
Войдя во двор, услышал вдали какие-то возгласы дворничихи Василисы. Подумал: опять напилась…
В полутьме двора едва не столкнулся с профессором Суздалевым. Тот проговорил:
– Ах, Юрочка, вы уже на ногах… А тут… тут у нас… Господи, неужели человек на такое способен?! Видели бы вы!.. – На глазах у него были слезы.
Уже сам все понимая, Васильцев едва нашел духу спросить:
– Что?..
– Дашенька… – сквозь слезы проговорил профессор. – Там, за сараями… Полчаса назад мальчишки нашли… Еще теплая была… Господи!.. – Профессора всего трясло.
Со стороны сараев из-за кордона милиции доносились причитания Варвары:
– Что же он над тобой?! Ирод! Совсем же дитё!..
– Он ей потом голову камнем размозжил, – тихо сказал Суздалев. – И ведь знала эта мразь, как ее из дому выманить! За самое живое зацепил!
– Его что, уже поймали?
Профессор махнул рукой:
– Куда там! И не поймают никогда, будьте уверены! И искать особо не будут. У них, видите ли, в стране победившего социализма…
– …нет места для маньяков, – закончил Юрий фразу.
– Вот-вот. Любые диверсанты, шпионы, хоть тебе новозеландские, хоть мексиканские, хоть зулусские – этого добра у них сколько угодно, а маньяков, понимаете ли, – ни одного! Места для них нет в стране «победившего» – и все дела! И такие вот гады этим пользуются. Легко быть невидимкой, когда тебя и видеть всем без надобности… Такие уж времена, что привольно живется только всякой мрази… И записка его – тоже веяние эпохи…
Тем временем двое в штатском проносили мимо светящегося окна носилки, прикрытые простыней, на которой виднелись бурые пятна. И луна висела такая, что, казалось, от нее никуда не спрячешься. Так же, как никуда не спрятаться теперь и от своей вины. Если бы он, Юрий, тогда, при разговоре с Домбровским не смалодушничал, то быть может…
– Какая записка? – спросил Васильцев, стараясь не смотреть в ту сторону.
– Ах да, я же вам не сказал еще… Она книжку у меня брала, первый том «Дон Кихота», часа два назад как раз вернула. Я нечаянно открыл, а там – листок. Сроду я чужих писем не читал, а тут вдруг… Словно почувствовал что-то… Как прочел – сразу понял: быть беде. Хотел пойти ее предостеречь – и в этот миг из-за сараев кричат: «Убили, убили!» Вот, Юрочка, почитайте. – Он протянул Васильцеву листок с текстом, отпечатанным на пишущей машинке. Луна горела так, что читать можно было без дополнительного освещения. Юрий прочел:
Дорогая Дашенька.
Пишет тебе друг твоего папы, Кирилла Аркадьевича. Некоторое время мне довелось побыть там, где он сейчас, но мне повезло больше, чем ему, и вот я в Москве. Он просил, чтобы я передал тебе от него весточку. Он очень любит тебя и думает только о тебе. Сейчас его письмо к тебе у меня.
Но ты уже взрослая и умная девочка и должна понять, что послать его по почте я не могу, могу только передать из рук в руки.
Давай с тобой встретимся завтра в семь вечера в вашем дворе, где дровяные сараи. Посмотри внимательно – там один сарай, второй слева, с проваленной крышей, стоит без замка, в нем я и буду тебя ждать.
Сама понимаешь, об этой встрече ты не должна говорить никому, иначе будет плохо и мне, и тебе, а главное – твоему папе.
До скорой встречи.
Дядя Вася
– «Дядя Вася!..» – воскликнул Суздалев. – А у отца у ее – десять лет без права переписки! Знал же наверняка, сукин сын!.. А Дашенька как раз недавно спрашивала, что означает сей приговор. Я-то, дурень, что-то ей наплел, правду так и не смог сказать. А сказал бы правду – сейчас бы, может, жива была. Моя, моя вина! Жить, право, не хочется.
Васильцев подумал: кто знает, на ком из них двоих лежит большая вина. Пожалуй, все-таки на нем, на Юрии. Если у Суздалева оплошность (да и кто бы тут не оплошал?), то у него… Да трусость, трусость, конечно же! Трус, жалкий трус! Двуногое без перьев!..
– Ладно, – решительно рубанул рукой воздух профессор, – таких, как я, давно уже пора на удобрения. Пойду сдаваться.
– Сдаваться?.. О чем вы? – не понял Юрий.
– Ну как же, бумаженцию эту надо же им передать. – Суздалев кивнул на двух милиционеров, все еще стоявших у злополучных сараев.
– Но почему же – «сдаваться»?
– Э, Юрочка, вот увидите – меня тут же, на месте, немедля и заметут.
– Вас?! Почему?!
– Что ж вы, простых вещей не понимаете? Истинного душегуба ловить – мороки больно много, а если у нас и явления такого нет – так за каким лешим вообще ловить? А тут – вот он, злыдень, сам в руки идет! Вполне к тому же подходящий: без паспорта, да еще, поди, латинско-эллинский шпион…
– Чей? – не понял Васильцев.
– Латинско-эллинский, разумеется. Коля Весневский у них проходил как сиамский шпион – угораздило его, понимаете ли, тридцать лет назад в этом чертовом Сиаме мосты строить, и среди языков, которыми владел, вписал еще и этот самый сиамский. От немецких, французских или там португальских шпионов у них уже, поди, изжога, вот и влепили ему как сиамскому на полную: десять лет без права переписки. Ну а я тогда же вписал сдуру эллинский и латинский – так чей же я, спрашивается, шпион? Нашпионил небось сколько смог в пользу Фемистокла и Сципиона Африканского, пока доблестные органы не остановили… Все равно возьмут со дня на день, так уж какая разница когда?
