Как бы в опровержение ее слов, раздался стук в дверь. Катя упорхнула в коридор, и оттуда донесся ее… да нет, совсем не ее, а скандальный хамоватый голос, вполне приличествующий грозной складохранительнице, сержанту внутренней охраны Синичкиной:
– Ну, и чё надо? Обед у меня! Вот, читать умеете?
Мужской голос был заискивающий:
– Да мне бы только, Светочка…
– Кому Светочка, а кому товарищ сержант! Чё в обед приперся, спрашиваю? (Ну, Катюша Изольская, ну миссис Сазерленд!)
– Дело-то срочное, товарищ сержант. Вот, гимнастерочка… ворот – вообще напрочь. Новую бы…
– Да у вас, товарищ лейтенант, я гляжу, окромя гимнастерки, еще и вся, извиняюсь, рожа набекрень. И где же вы это – до такого состояния?
– Да не, я как раз самую малость. Это капитан один разгулялся, Блинов фамилия, здоровый, гад! Ничего, мы ему тоже накостыляли, мало не покажется… А меня, надо ж, через час к самому товарищу Берия вызывают; ну как я к нему – в такой гимнастерке?
– А ничё, что, пардон, с такой рожей?
– Ничё, скажу, что на боевом задании, да и Галочка из канцелярии обещалась подпудрить малость; а вот в гимнастерке такой никак нельзя.
– Так давай ордер на новую.
– Да кто ж вот так выпишет за здорово живешь? Мне эту всего запрошлым месяцем выдали. Вы уж, товарищ сержант, как-нибудь…
– «Как-нибудь»! У меня тут не частная лавочка, чтобы «как-нибудь»!
– Да я ж понимаю, Светочка… то есть товарищ сержант; но вы уж войдите в положение…
– Эх!.. Ладно! Слава труду, сердце у меня девичье доброе. На, держи. Из внутренних резервов. Бэушная, правда, тут вот рукав попорчен, но все получше этой. А рукав пусть тебе Галочка твоя из канцелярии подштопает. Бери, помни мою доброту!
– Век помнить буду, товарищ сержант! А это – вам.
– Чё это? Не надо, нам не положено.
– Так я ж – от чистого сердца!
– Ну если от чистого… Ладно, топай, лейтенант, к Галочке своей.
Вернувшись с бутылкой ликера «Бенедиктин», пояснила:
– Взятка. Уже столько понанесли – лабаз могу открывать… Ну, как я их держу?
Васильцев с трудом сумел улыбнуться – казалось, кожа сейчас лопнет на распухшем лице:
– Да, держишь здорово, – сказал он. – И слава уже, смотрю, у тебя на всю контору.
– Не завидуй. Слава о капитане Блинове тоже долго еще держаться будет. Я только к концу последнего действия подоспела; но все равно, скажу тебе – впечатлило!.. Ну а если б не подоспела? Боюсь, больше мы с тобой не разговаривали бы.
– Да я… после того, как ты пропала… не очень на встречу и рассчитывал… – не без труда проговорил Юрий – плохо слушался прокушенный язык.
– Да… – вздохнула она. – Ты уж прости, что так получилось, но иначе, поверь, было никак нельзя. Вдруг обнаружила, что они меня почти выследили, это было слишком опасно.
– Кто – «они»? – спросил Юрий и сразу осознал, сколь глуп его вопрос: он не прояснит и тысячной доли тайн и загадок, окружавших ее.
– Да, ты прав, – согласилась она, – «они» слишком разные, чтобы их – вот так, одним словом. Давай-ка потом. А пока скажи мне: ну зачем ты вчера устроил это побоище? Понимаю, душу отвел; но конспирация как же?
По этим словам Юрий понял, что она знает и про него, и про Тайный Суд, и про все события последних дней решительно все, поэтому отозвался в сердцах:
– Какая, к лешему, конспирация! Все равно все уже прахом.
– Если ты имеешь в виду Тайный Суд и полагаешь, что его больше не существует, то поверь, тут ты глубоко заблуждаешься, – улыбнулась Катя. – За свою долгую историю он претерпевал и не такое. Время сейчас, конечно, не простое, но это еще не повод для отчаяния.
– Викентий… – произнес Юрий. Договаривать не стал – страшны были воспоминания.
– Да, я знаю, – спокойно сказала Катя. – Я была там сразу после тебя, но он был уже мертв. Тебе он ничего не успел сказать?
Юрий покачал головой:
– Ничего… Почти ничего… Главное – все его люди исчезли для нас вместе с ним: они больше никому не подчинялись.
– Это плохо, – согласилась Катя, – но вполне поправимо. В конце концов, людей можно и заново набрать, так уже случалось.
– И Домбровского убили…
– Ну, убили его или нет, – перебила Катя, – мы пока с уверенностью не можем сказать. Во всяком случае, трупа пока никто не видел.
– И все документы из тайника исчезли… И деньги…
Катя спросила:
– А ты прежде видел деньги там, в тайнике?
Юрий нахмурился, припоминая. Что-то там лежало на полках, но были ли там деньги, с уверенностью он не мог сказать. Вместо ответа лишь прибавил:
– И Борщов удрал, где-то схоронился со своим котом…
– И ты, – заключила Катя, – понял, что все кончено, и дал себе волюшки напоследок, верно я уловила?
– Что-то вроде того… – произнес Юрий. Сейчас он чувствовал себя мальчишкой рядом с ней, запутавшимся, глупым, набедокурившим мальчишкой. И добавил в свое оправдание: – Но ведь вправду, больше никого не осталось…
Катя сказала строго:
– Как это «никого», если остался ты? А ты – это не просто ты. Насколько я понимаю, именно тебя Домбровский оставил вместо себя на случай, если с ним что-нибудь случится. Значит, ты – это и есть Тайный Суд. Пускай пока в единственном лице, это со временем поправимо. И раскисать тебе – непростительно!
Она была права! Раскис, как кисейная барышня! Дурак, размазня! Тут даже оправдываться нечего.
– А во-вторых, – продолжила она, – ты вовсе не так одинок, как думаешь. В Москве только одно из отделений Суда, имеется Центр, и он, поверь, неусыпно наблюдает за происходящим. Кстати, именно из этого Центра меня и прислали.
– Ты?.. – только и проговорил он. Так вот в чем дело! Теперь многое становилось на свои места.
– Прости, я не могла тебе сказать всю правду при той первой встрече, еще не знала, что ты во все посвящен. Хотя, конечно, понимала, что рано или поздно…
– Ах, ну да, по праву происхождения! – догадался Юрий. – Но ведь в таком случае – и ты тоже…
– Конечно, – кивнула она, – как же иначе. Правда, отец перед смертью не посвятил меня во все, это сделали потом другие люди.
С ума сойти! Значит, и ее отец, интеллигентнейший архитектор Евгений Гаврилович Изольский, – значит, и он тоже… Впрочем, надо ли удивляться, если отец его, Юрия, добропорядочный адвокат Андрей Исидорович Васильцев, был из той же когорты?
– Тогда, в Гражданскую войну, – продолжала Катя, – казалось, что Тайный Суд здесь, в России, прекратил свое существование, в особенности – после гибели Андрея Исидоровича. Вот мы и оказались за границей. В сущности, он тогда поступил так же, как нынче ваш Борщов. Но я, когда мне предложили, – я согласилась сразу.
