– Искусство всех искусств? А? – спрашиваю я. Надо как-то ж начинать.
Слышу тишину.
– Кинематограф, – и делаю пируэт, падаю, когда поднимаюсь – приплясываю. У меня плохо получается, конечно, с акробатикой, но я не теряюсь.
В подобных заведениях, где разномастность посетителей не совпадает с обилием меню, прицепленном прозрачным скотчем на стене, воздух пропитан словно радиацией – она проникает в межклеточное пространство, остаётся там, приводит к мутациям – и после меня может вывернуть наизнанку.
Слышу, один посетитель говорит тихо другому:
– Многие неурядицы объясняются очень просто. Вот тебе пример – отсутствие энного количества выпивки для опохмела, отсутствие денег в кармане и – нежелание работать.
– Пошёл вон! – кричит теперь он громко мне.
Я ему в ответ:
Нет несчастней того,
Кто себя самого испугался,
Кто бежал от себя
Как бегут из горящего дома.
[3]
– Спел бы ты лучше, – слышу за спиной.
И я пою:
Гроза похожа на взгляд палача
Ливень похож на нож,
И в каждой пробоине блеск меча,
И в каждой пощечине дождь.
Hачну сначала и выброшу вон,
Всe то, что стало золой.
Я вижу – ветер отбивает поклон
Крестам над моей головой.
[4]
– Хватит, – говорит долговязый парень. – О футболе рассказывай.
Я зацепился, на меня обращают внимания, а футбол моя тема, и я провозглашаю:
– Кто болеет за «Динамо», тот нальёт мне полстакана. Кто болеет за «Спартак», тот нальёт мне просто так.
Всё идёт, как полагается, по накатанной дорожке.
– Подойди сюда, – слышу. Долговязый подзывает. Он наливает полный пластиковый стаканчик. У Лидочки, барменши (она меня знает), беру гранёный стакан, переливаю туда водку.
– А теперь – фокусы! – объявляю. – Трюк называется «бездонный стакан».
Боковым зрением вижу, что у некоторых раскрываются рты. Номер удаётся. Я глотаю водку, а она не исчезает. Пью до полного удовлетворения. Остаток оставляю долговязому на столике.
– Хороший ты парень, – говорю ему и ухожу.
– А закусить?
– Не закусываю!
Быстрое освобождение сцены приводит зрителей в некое недоумение. Они столбенеют, восхищаются. А в этом кроется часть успеха.
Но не всё так гладко, как кажется. Надо мной, бывает, измываются мелкие журналистики, корреспонденты с местных телеканальчиков. Измываются с диким сладострастием. Даже с таким гиком хулиганским. А что им делать? Вот именно – делать нечего. Полицейские, не стану врать, ночью частенько выцмыкивают где-нибудь в парке – развлекай их! В городе я личность известная. Вот поэтому так происходит. Пользуются мной и забывают.
Блюю я после часто. Желудочным соком.
А есть сочувствующие и сострадающие лица. Чаще это тёмные личности, считаю я.
– Ты кушаешь? – спрашивает милосердная тётка. Она знает обо мне, наверное, из выпусков местных газет и телевизионных выпусков. – Пьёшь, пьёшь, а совсем не ешь.
– А зачем? Не хочется.
– Да разве такое возможно? – лепечет она.
– Видно, да. Живой же.
– Ты это врёшь. Ты смеёшься над каждым, разыгрываешь.
– Всякому позволяется думать так, как ему хочется. Но не всем позволено говорить во всеуслышание.
– А вот пойдём ко мне, я накормлю тебя, фокусник.
– Спасибо! Я же сказал…
– Пойдём, милок. Ты воспитан, вижу, как и я сама. В те ещё времена. Мы найдём общий язык за чашкой чая.
Нет, я не воспитан и никогда таким не был, я закалён – улицей, я – добр ещё. Мне это известно. Но я не хочу, есть. И я не хочу жалости и сострадания. Создаётся впечатление, меня соблазняют, как когда-то в молодости пыталась соседка, лет пятнадцать мне было. Тогда я этого не понимал. Неприятно сейчас, обо теперь понимаю.
И я ухожу от тётки в ближайший двор многоэтажки… Прочь от неё, прочь!
И вот не слышно оваций из зрительного зала. Меня не хотят видеть. Этого следовало ожидать. Приелся я зрителям. В одном из дворов дома меня прогоняют. В другом дворе тоже гонят. Иду прочь. Не сам, как бывало. Так мне велят.
– Придумаешь что другое – тогда приходи, – слышу.
Прошу одного знакомого сторожа, Сергеичем зовут, чтобы он на трюк мой посмотрел.
– Водки у меня совсем нет, – говорит он.
Я иду дальше. Захожу в парк. Эти розы, эту зелень во всех незамысловатых вечерних преображениях я видел тысячу раз – не радует. Почувствую ли снова обжигающий вкус водки во рту, чтобы суметь выжить? Эта мысль пугает. Я ожидаю отрицательный ответ.
Я сам себе объявляю, что я счастлив. Конечно, в словах моих напускной тон. Несколько фантастических и чрезвычайно странных идей всплывают в голове. Я пытаюсь материализовать и сам стакан, и водку, чтобы снова заявить о себе, стать независимым – не получается.
Ранее я верил в великую идею бессмертия со своим даром, так как мог не только заниматься материализацией, но и не есть годами (не помню, когда еда была у меня во рту последний раз), теперь её приходится менять.
На что? Я не знаю.
Видимо, виновата преждевременная старость. Здесь я гадаю.
И вот я иду по парку и встречаю странного человека.
– Это – ты! – восклицает он радостно и в то же время как бы в величайшем удивлении. – Вообрази, мы с тобой на днях потерялись. Мы знали друг друга, были рядом, но никогда не виделись.
Передо мной стоит хорошо одетый незнакомец, у него длинные седые волосы, как у меня, но на этом наше сходство с ним заканчивается. Я его первый раз вижу. Он обращается ко мне, а я не ведаю, как его зовут и что ему отвечать.
– Мне врали, – продолжает он, – о тебе бог знает что. А ты такой, как все. Ничем не отличаешься. Я увезу тебя прямо сейчас туда, где мы бывали с тобой в детстве. Там тебя ждут. Родственники.
– Кто? – не понимаю я.
– Родственники, – повторяет он.
– У меня их нет.
– Они есть, ты не знаешь их, всё просто.
Это пухлое, холёное лицо незнакомца наводит смутные воспоминания, но я не помню, откуда он. Я и себя-то не помню толком последние десять лет скитаний.
Мои способности, моё тело – это со мной. Всё остальное рядом, не моё. Не говоря о каких-то там оставшихся родственниках.
