Грохот орудий разных калибров, светящиеся стрелы «катюш» с воем накрывали взрывами немецкие укрепления. Эскадрильи штурмовиков и пикирующих бомбардировщиков сменяли друг друга, сбрасывая тяжелые авиабомбы.
Чистяков стоял по пояс в люке своей самоходки, пытаясь разглядеть в бинокль, что происходит впереди. Кроме дыма и вспышек ничего видно не было.
— Во дают, — бормотал наводчик Коля Марфин. — Молотят из всех калибров. Там уже, наверное, на три метра вглубь все разворочено.
Действительно, артиллерийский обстрел был мощным. На смену гаубичным снарядам калибра 122 и 152 миллиметра летели снаряды куда более тяжелые, которые словно распарывали ночной воздух.
Полет их был стремительным, и одновременно угадывалась большая масса. Завихрения воздуха оставляли невидимый инверсионный след. В этой полосе гасли и расплывались звезды. Затем где-то впереди раскатисто отдавался взрыв. Эхо, отражаясь от холмов, повторяло звук, который гасился новым оглушительным грохотом.
Внезапно вспыхнул свет десятков зенитных прожекторов, установленных на расстоянии двухсот метров друг от друга. Лучи гигантскими щупальцами пробивали темноту и упирались в клубы дыма и зарево пожаров.
В наступившей тишине шевелилась людская масса, устремившаяся вперед. Лошади тянули легкие пушки, минометы. И все это происходило в звенящей тишине, пришедшей на смену взрывам.
Затем стали проявляться новые звуки, поднялась пулеметная стрельба, слышались команды, ржание лошадей. Самоходный полк Пантелеева и танковая бригада, с которой предстояло выступить совместно, пока оставались на своих позициях.
Впереди все сильнее разгорался бой, вступило в действие какое-то количество танков, но основное наступление через заболоченную низину и пойменный лес вели пехотные части.
Экипаж самоходки Александра Чистякова маялся в напряжении, так же как и экипажи других машин. Хуже нет этих растянутых до бесконечности минут перед атакой. Все дружно курили и негромко переговаривались. Вопросов комбату не задавали, хотя у каждого вертелась одна мысль — скоро ли придет их черед?
— Обычно танки начинают, а тут чего-то по-другому, — гадал наводчик Коля Марфин.
— Прошли танки, — сказал Манихин. — Рота или две. Наверное, в другом месте главный удар.
— Ждать и догонять — хуже всего.
— На войне лучше не торопиться, — рассуждал самый старший по возрасту Василий Манихин. — В декабре сорок второго мы под Воронежем вот так же в окопах сидели, сигнала к атаке ждали. А у дружка нервы не выдерживают, издергался весь. Скорее бы, что ли! И затвором клацкает и зубами.
— Ну и что дальше?
— Дождались сигнала, выскочили. Шагов семьдесят пробежали, у него мина, считай, под ногами рванула. Только обрубок в воздух подкинуло, и другого парня осколками свалило.
— А ты дальше скачешь, — желчно поддел его Марфин. — На фрицев со штыком. Шустрый парень!
— Не пробежал я далеко, — добродушно ответил Манихин. — Тоже под мину угодил. В госпитале полтора месяца отвалялся, и кончилась моя служба в пехоте. Отправили на артиллериста учиться. А потом прямиком в экипаж товарища Чистякова. Он тогда «зверобоем» старого образца командовал.
— За что же тебя так отличили?
— Сразу угадали, что лучше, чем я, заряжающего не найдут. Снаряд сорок пять килограммов весит, а я мешки по четыре пуда ворочал. Вот с тех пор и воюем вместе, не считая коротких перерывов, когда в медсанбате лежали.
В самоходке снова воцарилось молчание. Висел махорочный дым, люки слегка приоткрыли.
Возился на своем сиденье и громко вздыхал механик Савушкин. Молчал и новый радист Линьков Валентин. Он пока права голоса не имел, так как в боях еще не участвовал, а курсы радиотелеграфистов закончил месяца два назад.
— Слышишь, Сан Саныч, — на правах старого однополчанина обратился к Чистякову сержант Манихин. — Мы в резерве, что ли?
Комбат не ответил. Наклонившись к Линькову, приказал:
— Валентин, проверь рацию.
— С кем связаться?
— Ну, давай с майором Глущенко. Оба комбата понимали, что никаких переговоров по рации, касающихся будущего наступления, вести не имеют права. Просто обменялись ничего не значащими фразами.
— Курите. Некуда торопиться, — возвращая трубку Линькову, сказал Чистяков. — Успеем, навоюемся.
Он снова высунулся в люк. Пока напряженно ждали, незаметно рассвело. В бинокль капитан разглядел саперов, которые наводили переправу и мостили гать. В редком, избитом снарядами лесу шел бой. Кажется, наши продвинулись километра на три-четыре.
По саперам открыли огонь гаубицы — «стопятки». Александр уже давно научился различать этот самый массовый калибр немецкой дивизионной артиллерии. Фонтаны грязи, мутной воды, древесного крошева взлетали, нащупывая переправу и гать.
— «Рама» — сучка, огонь корректирует, — высунувшись в соседний люк, показал рукой Марфин.
— И в сорок втором летали, и сейчас летают, — рассуждал Василий Манихин. — И никакой черт их не возьмет. Я за войну всего два раза видел, как их сбивали. Истребители…
Высунувшийся тоже в свой люк, механик Савушкин охнул и выругался. Один из снарядов угодил точно в лебедку, которой поднимали тяжелые бревна. Взрыв раскидал в разные стороны скучившихся саперов, разнес лебедку.
— Во, сволочи, сразу троих ребят накрыли!
— Двоих, — поправил его Манихин. — Третий выбирается.
Полдня тяжелый самоходный полк Пантелеева и танковая бригада, которым предстояло действовать совместно, простояли на исходных позициях, затем получили приказ начать движение.
Георгий Жуков, командующий 1-м Белорусским фронтом, позже вспоминал, что отдал приказ ввести в сражение Первую и Вторую танковые армии, когда убедился, что наступающая пехота (и небольшое количество бронетехники) не смогли продвинуться дальше подножия Зееловских холмов.
Этим же приказом был изменен общий план действий. Вместо окружения Берлина сотни боевых машин начали прорыв обороны с целью дальнейшего рывка прямиком на столицу Третьего рейха. Расстояние до нее составляло девяносто километров.
Миновали переправу и заболоченный участок берега. Батарее Чистякова предстояло поддерживать в бою танковый батальон майора Рябухина. На броне самоходок находился усиленный десантный взвод. На «тридцатьчетверках» разместилась пехотная рота и взвод саперов.
Как обычно, танки шли впереди. Дорога через пойменный лес была разбита. Машины прижимались к обочинам, чтобы избежать колдобин, заполненных мутной жижей и крошевом перемолотых гусеницами бревен.
В одном месте застрял по самый кузов «студебеккер». Его пытались вытащить, но, не рассчитав рывок, выдрали тросом передний мост. Машина уткнулась капотом в заполненную водой яму, водитель сидел в кузове.
«Тридцатьчетверка», идущая перед самоходкой Чистякова, забуксовала в грязи. Механик дал слишком сильный газ. Танк крутнуло и всей массой прижало к борту «студебеккера», и без того смятого проходящими машинами.
