Лидия посмотрела на эти несчастные бумажки и горсть монет – и чуть не заплакала. Бедные девчонки! Вот жизнь! И еще Лидия их грабит… Но она вернет! Если из всего этого выберется, вернет с процентами. В долги влезет, но эти деньги возместит с лихвой!
Ну а если не выберется…
Надо выбраться!
Ее вдруг осенила мысль, которая должна была напугать, а на самом деле придала необыкновенную бодрость. Если Железный волк приходил к ней, значит, он ее боится! Квартира Жанны была разорена потому, что он испугался отца, а в больницу он прорывался, потому что боится Лидии!
Мысль, что она вынудила это омерзительное чудище, этого урода, этого убийцу бояться себя, ударила Лидии в голову, как шампанское. Это была истинная эйфория – от сознания своей силы, от осознания этой силы, от веры в себя и гордости собой.
Но некогда было предаваться самолюбованию! Пока довольно того, что она убеждена в своей удаче, в своей победе.
Лидия схватила со стола листок и ручку, накорябала поспешно: «Девочки, простите, дело жизни и смерти, все скоро верну! Л. Д.» – и положила листок на стул с одеждой. Потом кое-как причесала свою разлохмаченную гриву щеткой, найденной в одной из сумок, но любимую косу заплетать не стала. Те, кто хотят ее поймать, видели ее раньше только гладко причесанной. Этот ворох пышных вьющихся волос – отличная маскировка. После этого Лидия перекрестилась перед дверью, на мгновение зажмурилась, прогоняя последние страхи и уверяя себя, что все будет хорошо, – и вышла в коридор.
Охранник неспешно шагал от туалета, застегивая – а как же иначе, русский ведь человек! – на ходу ширинку.
Лидия с самым независимым видом свернула к лифту. Судя по звукам, кабинка поднималась. Вот остановилась, дверцы разошлись, из лифта вышел высокий молодой человек в бледно-зеленой робе – худой, русый, с усталым, сосредоточенным лицом. Машинально посторонился, пропуская Лидию, на нее даже не взглянул, смотрел только на охранника:
– Как дела? Все в порядке?
Это Игорь! Тот самый доктор! Лидия узнала его по голосу.
«Ну вот, – подумала она с неожиданно острой обидой, – говорил, не женщина, а сказка, а сам даже не глянул!»
Охранник скользнул по Лидии взглядом, но, такое ощущение, даже не заметил – сразу начал возбужденно рассказывать, повернувшись к доктору:
– Тут такое было! Я сразу товарищу майору позвонил, да его на месте не оказалось. Ага, вот он звонит!
Достал из кармана телефон, показал Игорю…
Ах, как хотелось Лидии выхватить у него трубку и поговорить с Грушиным!..
Да ведь не дадут. Оставят здесь. А это – гибель.
Она прошмыгнула в лифт и нажала на кнопку первого этажа.
Остается две-три минуты до того, как охранник и доктор зайдут в палату и обнаружат исчезновение больной. Ну, может, на пару минут их задержит разговор с Грушиным. Надо бежать… а чертовы тапки спадают с ног. Они разношены донельзя, первым делом надо с обувью что-нибудь придумать.
Стараясь не шаркать ногами, чтобы не привлекать внимания, Лидия мелкими шажками дотащилась до двери. Толстая охранница в черной униформе дремала на стуле… ох, лафа тут разбойникам, заходи и делай что хошь… но и беглецам тоже лафа!
Перед тем как выйти на крыльцо, Лидия помедлила, прислушиваясь к своим ощущениям. Нет, кажется, его нет рядом, железного волка. Он бродит где-то по больнице, он выжидает удобной минуты, чтобы снова пробраться в палату и прикончить ее.
Пусть бродит, главное, чтобы больше никого не тронул! Впрочем, сейчас ему никто не нужен, кроме Лидии. А Лидия постарается ускользнуть.
Из одного старого дневника
В минувшие дни произошло столько событий, что у меня не было возможности даже присесть к столу и описать их. Самое главное событие – конечно, съезд гостей. Я полагала, что буду наблюдать за ними из какого-нибудь укромного уголка, но господин Чужанин приказал мне непременно присутствовать на вечернем балу. Я изумилась до крайности, это желание было мне совершенно непонятно, однако спорить, конечно, не стала.
– У нас в обществе слишком мало отесанных людей, – пояснил Иван Сергеевич со спокойным выражением лица. – Мужчины наши любят танцевать, однако дам меньше, чем танцующих кавалеров. Вы же, уверен, танцуете превосходно.
Я опустила глаза, изумляясь, что он об этом догадался. Ведь я в самом деле танцевала очень хорошо – конечно, благодаря отцу, который научил меня всему самому интересному, что я только знала! И как же давно я не танцевала, как же мне этого хотелось!
Любаше было дано поручение следить вечером за Алексом. Однако он ужасно закапризничал, узнав, что не мне придется укладывать его в постель и рассказывать на ночь одну из тех сказок, которые он так полюбил. Пришлось пообещать малышу, что сказку он услышит, и непременно от меня, я зайду к нему.
Немного грустно и даже странно, что он остался безразличен к тому, что Вера Сергеевна к нему не заглянет. Впрочем, как это ни печально, Алекс привык к холодности родной матери, и удивительно ли, что он сам оставался к ней холоден?
Впрочем, уговорить Алекса оказалось не самым трудным из того, что мне предстояло. Гораздо сложнее было одеться так, чтобы соответствовать обществу, в котором мне предстояло провести вечер. Никогда у меня не было не только дорогой и модной, но даже и мало-мальски нарядной одежды, и я была вообще далека от того образа жизни, при котором молодая девушка рассматривает картинки в модном журнале и выбирает тот фасон платья или юбки, по которому она намерена заказать у портнихи обновку. Таким девушкам приказчики из модных магазинов привозят образцы самых дорогих тканей, и они придирчиво перебирают их, а матушки поддерживают капризы своих дочерей, хотя и норовят сбавить цену за штуку ткани. Я знала это по каким-то разговорам и романам и относилась к такому пустому времяпрепровождению не без презрения, но сейчас впервые подумала, что презираю, пожалуй, потому, что зелен виноград… Сейчас я отчаянно завидовала всем этим живущим в достатке барышням и мечтала разбогатеть хотя бы ненадолго, чтобы купить или сшить себе платье, в котором было бы не стыдно показаться в здешнем обществе.
Вообще-то все это общество, честно сказать, волновало меня мало. Я мечтала быть хорошо одетой, чтобы поразить одного, одного-единственного человека. Но он столь часто видел меня в моей каждодневной затрапезе, что, похоже, начал привыкать к моему невзрачному облику. С тоской замечала я, что в глазах Ивана Сергеевича тот интерес, который я подметила сначала, все больше сменяется вежливым и дружеским безразличием. И я понимала, что если я привлекла его интерес как новое лицо, то теперь он привык ко мне и больше не видит во мне некую замечательную персону, к которой стоило бы проявлять какие-то иные чувства, кроме обыкновенной вежливости. Вдобавок, с горечью думала я, в первые дни к интересу ко мне у Ивана Сергеевича, конечно, примешивалась жалость – ведь я чудом избежала смерти! – а теперь я вполне оправилась и ничто мне не угрожало.
