— Ну и ладно! Пусть будет счастлива! — пожелал ей парень и с того дня запретил себе вспоминать свою незадачливую деревенскую любовь.
О строительстве микрорайона и сносе их дома Лешка тоже узнал из письма матери;
— Сынок! Я согласилась не спросимши тебя. Уж и не обессудь. Так устала ковыряться в говне всю жизнь. Не столько получаем, сколько теряем. Без тебя и вовсе лихо стало. Некому дров нарубить, перенести уголь с дороги в сарай, на покосе и вовсе невмоготу. А сколько мне одной надо? Здесь же нам с тобой дадут двухкомнатную квартиру со всеми удобствами, с телефоном и даже с уборной. Они вместях с корытом, где можно мыться, стоять станут рядом. Люди брешут, что это удобно и смотрится хорошо. Ну, да увидим сами. А про корову, свиней и кур не жалей. Их в квартиру не загонишь, сараюшки тоже нет. Но люди с радостью на те квартиры соглашаются. Они не дурней нас. Обещаются к осени другого года нас уже вселить. Как раз к твоему возвращенью домой. Так хочется порадовать тебя. Авось и мы заживем культурно. Вылезем из своего катуха в люди. Свет увидим. И утрешь ты носы всем деревенским. Может они в ноги тебе поклонятся и величать станут по имени и отчеству. Это мне гадалка так просказала, когда карты разложила на тебя. Сказала, что в начальство пролезешь и станешь жить в уважении и почете…
Лешка невесело усмехнулся тому письму, но согласился с командиром и после службы в армии поступил учиться в школу милиции.
Конечно, не все гладко сложилось у Лешки на службе в армии. Получил он там за свое неуменье и неряшливость, за расхлябанность и хамство. Остался дневалить и не навел порядок в казарме, не помыл полы, не протер пыль с тумбочек, не приготовил чай к возвращенью ребят из дозора. Те вернулись продрогшие, усталые. А в казарме грязь, холод, беспорядок, а Свиридов безмятежно спит. Ох, и вломили ему сослуживцы стальными, тяжеленными ложками по заднице. Что там соседская бабка с пучком крапивы! О том вспомнить было смешно. Вот после стальной ложки целую неделю ни лечь, ни сесть не мог. Только в дозоре стоять неподвижно, прикинувшись мумией. Задница в брюки не помещалась. Втрое толще подушки распухла. И, главное, даже пожаловаться некому, мамка далеко, а командиру жопу не покажешь, не поймет. А узнает причину, еще «на губу» отправит.
Нет, ему никто не надавал по морде, не дали в ухо, ни одного фингала не получил, обругали не унижая. Сказали, если до него не допрет, в другой раз с ним обойдутся круче. Лешк^ не хотелось испытывать судьбу. Оно и первого наказания хватило с лихвой. Когда его оставили дневалить в следующий раз, сослуживцы ахнули вернувшись, казарма сверкала чистотой.
Леха даже букет цветов поставил на вымытом столе. К чаю печенье достал, какое прислала из дома мать. Ребята поставили варенье, конфеты, полученные из дома, получился настоящий праздник, словно каждый из ребят ненадолго побывал дома.
— Лешка! Мы все через эту ломку прошли. Нельзя нам мужикам до старости в недоносках оставаться. Мы сами себя обязаны обслужить. И ни от кого ни в чем не зависеть. В себе человека пора уважать, в следующий раз пойдешь дежурить на кухню. Не в наказание, на учебу, ты и там должен справиться, как мы, чтоб в любой ситуации не ударил лицом в грязь.
— Ну, я же не баба у печки возиться! Я служить пришел, а не кашеварить! — взмутился парень.
— А если жена пойдет рожать, кто жрать приготовит?
— Мамка! Она классно на кухне управляется! Было б из чего готовить!
— Леха! Мамки не вечные! Чем старше, тем болезненнее становятся. Самому надо уметь. Не стоит на бабьих плечах висеть, это стыдно.
— Вот ты как жену себе выбирать станешь?
— А черт меня знает! Какая понравится, ту и возьму, — ответил неуверенно.
— Ну, а чем понравится? — хохотали ребята.
— Знамо, чем бабье охмуряет нашего брата!
— Да я не о том. По ночам все кошки серы. Я про жизнь спросил. Знаешь, как я себе жену выбирал?
— А ты уже женатый? — удивился Свиридов.
— Конечно! Сыну уже годик!
— Чего ж ты в увольненье ходишь?
— Во, чудак! Я живой человек, с меня не убудет. Сколько ни прыгай, едино к жене вернусь. Девки для веселья, чтоб кровь не плесневела, а жена на всю жизнь. Я с нею долго встречался, всю насквозь изучил, видел что умеет, знал родителей и родню, решил не медлить, чтоб не увели ее, пока служить буду. Теперь с моими родителями живет. Старики довольны, не нахвалятся. Все умеет. Стирает и готовит, убирает, короче, ничему учить не надо. Ну и у меня руки не из задницы росли, маманя с детства ко всему приучила. Спасибо ей за это великое. О завтрашнем моем дне позаботилась. И всегда говорила, что нельзя разделять в семье работу на женскую и мужскую. На сколько сил хватает, за то и берись. Не сиди бездельно, когда баба потом заливается, она твое доброе сторицей воротит. Дошло до тебя? Это каждого из нас касается. Моя мамка знала жизнь.
— А меня мать жалеет. По дому сама управляется. И всегда говорит, чтоб не спешил жениться, — сказал Свиридов.
— Тут как повезет. От самого много зависит, — не соглашались сослуживцы.
— Вон мой отец с матерью поженились, когда обоим далеко за двадцатник было, а все жалели, что нагуляться не успели. Ругались часто. Я бы не хотел так жить, — вздохнул один из ребят.
— Лешка, а у тебя есть отец?
— Конечно, был, иначе как бы я получился?
— Он с вами живет?
— Нет. Уехал в Белоруссию, там его мать жила. Приболела на то время. Позвала помочь, сил у нее не стало. Тот как поехал, так до сих пор не вернулся, все помогает бабке, — отмахнулся парень.
— А ты к нему не ездил?
— Зачем? Я в родню не набиваюсь. Если он про нас забыл, знать ненужными стали. Насильно не навяжешься, так мамка говорила. И не писала ему, не звала, ни алиментов, ни помощи никогда не просила. Считала, что баба, рожая, должна взвесить, сумеет ли сама поднять дите. Коль не по силам, не должна в постель с мужиком ложиться. Так то и вырос я, с отцом но без него.
— Ты хоть о нем что-нибудь знаешь, переписываетесь?
— Нет. Он про нас забыл, мы про него.
— А деньгами помогал?
— Ни разу. Сами бедовали как могли. Мать говорила, что он с самого начала скупым был. И радовалась, что мало пожили. Уж очень любил выпить. Мамка, когда он уехал, даже радовалась. Без него лучше стало.
— Ты его помнишь?
— Смутно. Всего три года было. Он, чтоб на водку выклянчить, все помирающим прикидывался, хворым. Ну, а нажрется, враз кулаки в ход пускал. Мужики с нашей окраины не любили его. Он все время деньги в долг клянчил. Возвращать не умел. За то его колошматили.
— Ты даже не знаешь, живой ли он?
— Я не любопытный! — отмахнулся Свиридов.
— А наш козел к любовнице сбежал насовсем. Настругал пятерых и смылся. Братья матери нашли его. Ну, вломили, велели домой вернуться, чтоб хоть нас подрастил. А он с той своей стервозой насовсем уехал куда-то на Север. Ну да ништяк, дядьки помогали не пропасть с голоду. Так вот перед самой армией, а я младший из детвы, письмо от него получили. Домой просился, к нам. Жена его померла, одному невпротык. А мы отказали. Кому нужен старый кобель! Мамка про него слышать не хотела. Да и к чему он, когда мы все повыросли…
