— А у меня ни отца, ни матери. Дед с бабкой вырастили. Я даже не помню родителей. В аварии погибли, в машине, на дороге, — вздохнул недавний призывник и умолк. Достал из тумбочки банку меда:
— Вот, дедовский, он у меня пасечник. Ешьте, ребята. Мой старик говорит, что мед самое первое лекарство от всех болезней, я ему верю.
Лешка в армии научился многому. Сам изменился до неузнаваемости. Куда делась его лохматая шевелюра, неспешная, ленивая походка. Он стал аккуратным, подобранным, быстрым. Потому, когда пришел в милицейское училище, это был совсем иной человек.
Перед учебой ему разрешили отпуск, и Леха приехал домой на целых две недели.
Мать так и не поняла, зачем сын вздумал стать милиционером. Все отговаривала его, советовала найти приличную работу. Но сын заупрямился, вздумал поступить по-своему.
Уже учась в школе милиции, узнал из письма, что мать переселили в многоэтажку, и теперь она не топит печь, пользуется газом. Не надо ходить по воду, она есть в кране. Даже туалет и ванна имеются. Там все чисто и красиво, нет ни мух, ни запахов.
— Милый мой сынок! Вот и дожила до светлого дня, жаль, что ты далеко, вот бы нынче порадовался! Какая благодать в квартире! Даже телефон есть. Напишу номер, а вдруг сумеешь позвонить, вот радость будет! Да, все забываю прописать про Аньку, ну, про ту, какую любил. Она родила дочку. Но не совсем здоровую. Та вскоре померла. Анютка запила после того, видать с горя. Мужик ее колотить начал, а потом вовсе со двора прогнал. Она ушла к своим родителям. Как теперь мается, уж и не знаю. А помнишь, тебе брехала, что ты плохой, никчемный совсем. А ты в сокола вырос. Она же, судивши тебя, на то бревно и напоролась. Какая страшная сделалась, теперь и не узнать…
Свиридов в душе пожалел бабу. Он давно забыл обиду на нее, благодарил за теплый свет в душе, оставшийся с тех лет.
У Лешки за прошедшие годы было много девчат. Он не любил, но каждая нравилась ему по-своему, ни одну не обидел и, став мужчиной, никогда не осуждал, ни об одной не сказал плохого слова, никому из них не врал, не объяснялся в любви, не обещал жениться. С этим он не cneuflin.
Когда приехал на работу в свой город, даже удивился. Его с трудом узнавали. Леша не просто повзрослел, он стал совсем иным человеком. Вот так по форме приехал он в совхоз вместе со следователем, конечно, по делу нагрянули. Вышли из «оперативки», зашли в правление. Лешку никто не узнал. Здоровались с ним уважительно, но как с чужим.
Все тот же управляющий, только постаревший, провел в кабинет. Пожаловался на проворовавшихся кладовщика и бухгалтера, сказал свое коронное:
— Пока людям платим гроши, они будут воровать. Мы сами их к тому вынуждаем. Ведь разве можно прокормить семью на такие копейки? Конечно, нет! Одному не протянуть на такую получку. А у кладовщика пятеро детей. Их голодными не оставишь. Я не поощряю воровство. Но и оно случается разным. Один тащит на пропой, другой семью кормит, детей растит. В таком деле мы помогать должны, а все не получается. Только говорим о нашей заботе, мол, повышаем людям пенсии и зарплаты, а на деле все это брехня. Пенсии повысили на копейки, а цены подняли до небес. Гляньте, почем нынче продукты?
— А бензин как вздорожал! На газ и свет, на все коммунальные услуги подняли оплату, — невольно поддержал следователь.
— У нас в деревне больше половины пенсионеров. Дети разъехались кто куда. Их в совхоз дубинкой не вернуть. Оно и понятно, помимо нормальной зарплаты хорошее жилье нужно, приличные дороги, школы и детсад. А где деньги на эту самую инфраструктуру? Нет их, и не будет. Всюду нищета, убожество и пьянство, мы еще долго не избавимся от этих пороков, — вздохнул человек грустно.
— Не только у вас, повсюду так. В отчетах сплошная показуха, а чуть копни, кругом проруха, — согласился следователь и все же до глубокого вечера скрупулезно допрашивал кладовщика и бухгалтера.
Свиридов, управившись со своими делами, вышел из правления подышать свежим воздухом. Когда-то в детстве он до безотчетного любил запах деревни. В нем было все, большой букет жизни. В него влились ароматы садов и лугов, лесов и полей. Уж что только ни вплелось в тот букет. Запах парного молока и блинов со сметаной, душистых ягод и свежесбитой сметаны, первого майского меда и цветущей гречихи. Как он соскучился по этим запахам, Лешка и не подозревал.
— Смотри! Будешь ныть, отдам тебя милиционеру! — донеслось до слуха.
Свиридов глянул, узнал одноклассницу. Та тащила за руку хнычущего мальчонку лет пяти. Он просил купить конфет.
— Верка! Иль не узнала? — рассмеялся Леха. Баба удивленно разглядывала человека:
— Чур меня! Никогда с ментами не была знакома.
— А вот и брешешь! За одной партой в школе три года сидели. Сколько кнопок под зад тебе сыпал, ты об мою башку все учебники истрепала, — напомнил смеясь.
— Лешка? Неужели ты? Гля, какой вымахал? Не узнать нынче! Уже в хорошем звании. И сам из себя орел! Теперь с тобой покуролесить можно, — глянула озорно.
— А ты замужем?
— Была! Да выгнала алкаша. Он зараза, даже нижнее мое белье чуть не пропил! Сынкину коляску загнал за бутылку. Пришлось самого вытряхнуть из дома. Теперь вдвоем живем. Найдешь время, заходи. Я все там же канаю, — помахала рукой приветливо и скрылась за поворотом.
Мимо Лешки проходили доярки и птичницы. Оглянувшись, перешептывались. А вон какая-то баба плетется. Эту он не знает. Но… Она внезапно остановилась, вгляделась:
— Лешка! Это ты? — спросила удивленно.
— Я!
— А меня узнаешь?
— Нет!
— Эх, ты! А еще просил ждать…
— Аня? — не верил глазам.
— Не узнал? То-то и оно! Ничего от меня не осталось. Небось радуешься, что не на мне женился. Эх, Леха! Дурой я была! Думала, что главное в жизни любовь. Чепуха все это! Никакой любви и в помине нет! Есть глупая молодость. От нее одно горе в жизни!
— Ну, это кому как!
— Чего? Не так брехнула? А ты счастлив, рыжик?
— По-своему, даже очень!
— А я как муха на куче! Всюду полно, но только говна. Ни единого человека рядом. Как надоело жить, слышь, Лешик, ты уже совсем большой, даже звезды на плечах носишь, видать, в начальство пролез. В совхозе дурак дураком был, а в милиции пригодился. Зато из меня ничего не состоялось, слышь, Леха? Хоть ты возьми меня замуж. Я даже бухать брошу. Не веришь? А зря.
— Не могу на тебе жениться!
— Почему?
— Я женат. У меня семья, — соврал, не краснея.
— И дети есть?
— Конечно!
— Ну, дай тебе Бог! — пошла к магазину, шатаясь, что-то напевая себе под нос.
Свиридов сел на скамью возле правления совхоза. Сколько он переплакал на ней, когда его выгнали с трактора, потом из пастухов, даже из водовозов. Сколько лет с тех пор прошло, а все помнится.
