Мать Лешки долго приводила в порядок костюм и рубашку сына. Увидела на воротнике след губной помады. Не зная ничего, по-своему поняла случившееся и решила ни о чем не расспрашивать. Пусть сам расскажет.
Сын, вернувшись из больницы, забыл короткий роман. Любка ни разу за все время не позвонила. Лешка даже обрадовался:
— Ну и хорошо! Не нужно лишней мороки с деревенской родней. Да и рано мне жениться. Погуляю, жизни порадуюсь, зачем голову в петлю совать? Вон соседские мужики как воют от своих баб! Все жалеют, что поспешили с семьями. Даже старики от своих кикимор скулят. А уж как начнут рассказывать, волосы дыбом встают даже на коленках. Хотя бы тот же дворник жалуется на старуху, до сих пор жрать готовить не умеет. Его от ее варева то рвет, то поносит. Вовсе извела старика. Да еще зудит на него навозная муха. Уж молчала бы, облезлое помело. А то еще деда позорит, старая бадья! — усмехается Свиридов втихомолку. Он никогда не лез с советами в семейные дела соседей. Помнил один случай.
Жила в доме семейная пара стариков. Лет сорок вместе проканителили. Были у них дети. Но все разъехались по разным городам и забыли родителей. Видно неспроста. Не поладили с бабкой. Она ни с кем из соседей не дружила. На всех жаловалась повсюду. То в милицию заявление принесет, что соседская кошка постоянно ей на половик у двери гадит, требовала, чтобы привлекли к ответственности кошку вместе с хозяевами. То собака с верхнего этажа ее дверь обоссала. А может и хозяин ей подсобил. Такую лужу налили, что не перешагнуть. Требовала оплаты морального ущерба. То соседка сверху трясет пыльные половики на постиранное белье. А боковые вовсе нелюди, до глубокой ночи включают музыку на полную мощность, издеваются погаными песнями, в каких только и слышно:
А я люблю тебя любую
И кривую, и косую…
— Это ж они меня изводят, надо мной изгаляются обормоты, на себя бы глянули, песьи задницы, — писала бабка в жалобах.
Дома она целыми днями искала деньги. У нее всегда кто-то воровал часть пенсии, конфеты и пряники, какие она помечала. Бабка до ночи терзала мужа одними и теми же вопросами:
— Иван Кузьмич! Это опять вы взяли из моей пенсии триста рублей? Я пять раз пересчитала и не хватает. Немедля верните, слышите?
— Да ничего я у тебя не брал. Моя пенсия в три раза больше твоей. Мне хватает, зачем воровать, я сам тебе одолжить могу.
— Нет, украл старый пройдоха! Знаю таких. Сколько ни дай, все мало! — переходила старуха на визг, открывала окно во двор, чтобы соседи слышали какой у нее муж негодяй.
Она могла кричать до ночи. Стучала по столу каталкой и стальной ложкой. Она обзывала старика так, что он не выдерживал и уходил во двор к мужикам. Там он плакал, рассказывая, как живется ему. Ведь эти разборки с бабкой случались у них каждый день, до глубокой ночи. Ни стук соседей в стены и по трубам не останавливали ретивую старуху. Заслышав стуки, орала:
— Что? Проняло вас негодяев, покою запросили, шиш всем вам, засранцы плюгавые! Мне под порог можно срать, а вам спать мешаю, окаянным! Вы какие песни про меня поете: Страшная! Ну, ты такая страшная! На себя гляньте, беременные гниды! И не стучите! До самого утра спать не дам! — грозила соседям и продолжала скандал с дедом.
Те однажды не выдержали, написали заявление на бабку и отдали не в милицию, а Свиридову, чтобы припугнул штрафом или принудительным приводом в милицию и арестом на трое суток.
— Лешенька, сил не стало терпеть. Дети не спят, просыпаются и плачут. До двух ночи покоя нет. А ведь нам на работу. Угомони.
— У меня дите совсем грудное. Уже три раза от испуга лечила, все эта бабка! Сколько раз хотели с нею поговорить, никого не пустила. Помоги, пойми нас! Все печенки вывернула старая! Никакой совести не имеет! Выручай!
— А почему сами в милицию не придете? Официально обратитесь!
— Леша, мы все работаем, когда придем? После работы за детьми в садик, потом домой, а и стыдно туда приходить и жаловаться на соседку. Старая она, не поймут нас. Ты же по-свойски с нею поговоришь, образумишь ее глумную, — сунули в руки заявление, подписанное десятком соседей.
Лешка прочел и решил сходить к бабке. Ему она открыла, увидев милицейскую форму:
— Тебе чего нужно, касатик? — спросила испугано.
— По делу к вам пришел. По работе, поговорить нужно с вами, — прошел в комнату. На голос Свиридова вышел из своей комнаты старик.
— Заявление на вас поступило, Ильинична. И я хоть живу в соседстве, вынужден принять к вам меры наказания согласно ваших действий. Люди требуют вашего выселения из дома за поведение, какое впрямь исключает даже возможность проживания с вами в одном, общем доме. Вы не просто сознательно мешаете, а травмируете детей, не даете покоя никому из взрослых. Это недопустимо.
— Да это кто так набрехал на меня? — возмутилась бабка.
— Никто не оклеветал! Я сам во дворе слышал, как вы орали, то на своего деда, то на соседей. Я ушел домой в одиннадцать, вы все продолжали заходиться. Но всему есть предел!
— А какое тебе дело? Я живу в своей квартире, что хочу то и делаю. Мне никто не укажет. Хочу ору или реву, никому нет дела! Нечего совать ко мне свой нос!
— Вы живете не в частном, в общем доме и обязаны выполнять все правила проживания здесь. Иначе, вас выселят как туземцев, не приспособленных к требованиям цивилизованного общества. И если вы не прекратите хулиганить после этого предупреждения, завтра придется заплатить в милиции штраф в размере пяти ваших пенсий. Если и это не остановит, вас отвезут в милицию, в наручниках, через весь город, в камере вас продержат несколько дней, пока не поймете, как нужно жить в этом доме. Коли и такая мера не подействует, вы будете выселены в принудительном порядке! Вы меня поняли, Ильинична?
— Вона как со старухой вздумал расправиться? Это за что же так? Когда мне гадят на порог, им все можно. Мое белье засыпают сверху мусором! И тоже ничего!
— Это было давно! Теперь никто не мешает и не обижает вас! Вы же своего мужа живым в могилу загоняете. Унижаете, оскорбляете, позорите, как вам не стыдно, ведь совсем старая, а ни мудрости, ни ума…
— Знаешь что, Лешка, это наша жисть и не суй в ее свой нос! Мал еще нам указывать. Свою семью заведи, там командуй. А нас оставь. Никто боле не потревожит и соседев! Я ручаюсь! — вытолкал старик Леху из квартиры.
Тот вышел раздосадованный на Ивана Кузьмича. И дома рассказал матери о случившемся. Та рассмеялась:
— Сынок, не злись. Так случается часто и не только у стариков. Люди меж собой грызутся, а влезь в их жизнь чужой, они тут же горой друг за дружку встанут. А значит, у них все в порядке. Ругачки еще не показатель. К ним привыкают, как хлебу. Будь им плохо вместе, давно бы расскочились в разные стороны. А раз живут, все у них в порядке.
— Но ведь дед плачет, жалуется на бабку во дворе.
— Леша! Все злословят друг друга. Уж такая она человечья природа. Хочется, чтоб кто-то пожалел, посочувствовал. А вмешайся, и получишь шишки. Лучше не лезь, сами разберутся.
