— Вот твой мужик меня не уважает. Но ведь совсем не знает, кто я есть. Если по совести разобраться, то вовсе не хуже, а и получше Федьки буду. И заслуг больше, и уваженья. Ведь вот на Чернобыль с первых дней попал. Народу туда понаехало тьма. Отовсюду! А меня послали от охраны, с напарником, из наших. Начальник на меня озлился и вздумал избавиться, убрать с глаз подальше. Тут же энта беда стряслась. Ну, кого ж еще выпихнуть? Хороших не пошлешь, они на заводе нужны. А нас выпихнули, чтоб не скучно было. Напарник такой же как я. Мы с Ванькой про радиацию ни хрена не слышали. Да и зачем сдалась, коли ее не выпить и закусить ею нельзя! Короче, вовсе штука бесполезная. Но вредная до жути.
О том все галдели. Ну, мы приехали в ту Припять, поселок атомщиков, там уже почти всех людей — жителей, повывозили. Не то из многоэтажек, даже из частных домов повыселяли. А уж как не хотели люди все нажитое бросать. Это едино, что жизнь начинать сызнова. Бабы голосили до воя. А их взашей выпихивают, на детей показывают, чтоб об них подумали. Ну, куда деваться, поехали, куда глаза глядят, в места чужие, где их никто не ждал. К той беде никто не готовился. Она врасплох застала, — налил в стаканы водку, увидев, что Ленка уже поставила закуску на стол.
— Глянул старший на нас с Ванькой и говорит:
— Вы в ликвидаторы не годитесь!
— Почему? — удивились оба.
— А он говорит, глумной:
— У вас на рожах вся биография с самых пеленок. Вы, с титешного возраста, не молоко, как все нормальные, а сивуху сосали. От того рожь» красней свеклы. Куда вас приспособлю, ума не приложу.
— Вот тут ему кто-то подсказал, чтоб в сторожа определил, тот и обрадовался. У него уже имелись трое мужиков. Вот к ним до кучи нас отправили и велели не терять совесть, охранять доверенное нам имущество.
— А почему его с собой не взяли?
— Нельзя! Зараженным оно было, грязным.
— Кому такое надо? От кого стеречь?
— Ой, бабонька, люд разный. Ни для себя, на продажу воровали. Кто на машине приезжал, другие пешком с мешками и сумками, все хотели поживиться на чужой беде, не знали, что мы тут имеемся.
— Выходит, тебе там круто доставалось?
— Еще как! Особо поначалу. Всяко приходилось, даже кулаки в ход шли, других менты забирали. Иные, завидев нас, удрать успевали. Ну, а были, кто с бутылкой возникал.
— Тех пропускали в дома?
— Нет, Ленка! Ни единого из тех, кого увидели.
— А почему? Ведь все брошено! Кому надо?
— То не нашего ума дело. Сказано было охранять, мы и стерегли. От всех паскудников разом! Да разве они люди? Если б было можно, я бы обоймы не жалел, всякого под расстрел поставил, ведь они ту радиацию по всем городам и поселкам распыляли вместе с награбленным. Люди покупали у них, не зная, откуда эти вещи и продукты.
— А сами себе не взяли?
— Да ты что? — округлились глаза Вениамина:
— Даже мысли такой не было ни у кого. Мы жили в отдельной будке— вагончике и всякий раз поливали ее раствором, смывали радиацию. Нам харчи привозили.
— А выпивон? — спросила Ленка.
— И это имели, не жалуюсь. Понятно, что не столько, сколько хотели…
— Ну, коли мне, так пока из ушей не закапает, все мало будет! — улыбалась Ленка.
— Значит, мы с тобой дружить будем, я тоже борзой на выпивку! — схватил Ленку за колено.
— Вот это ты зря! — сбросила руку и добавила строго:
— За такое, слышь, зубы из жопы доставать будешь! Врубился, придурок! В другой раз за эти дела вышвырну из дома и больше на порог не пущу! Секешь, старая грыжа! — глянула на соседа, свирепея.
— Ленка! Да ты что, чумовая? Я бабам не опасен давно. Про это моя жена всему городу натрепалась. После Припяти, мне хоть молодку, иль красотку, все едино, никто не нужен, ни на кого не вскочу, все опало навсегда. Давно уж не мужик. Не только какую-то зажать, свою бабу давно не могу ни согреть, ни порадовать. Так что не вскипай, я не хахаль, я алкаш. А если квасить брошу, тут же накроюсь. Усекла? Я не просто пью, а лечусь, чтоб пожить еще немного. Знаешь, все кто с поддачей завязал, давно откинулись. Про то я доподлинно знаю.
— Тогда давай лечиться! — опрокинула свой стакан Ленка и сунула в рот котлету.
Венька, выпив, потянулся к хлебу:
— Меня баба не за выпивку пилит, а за то, что вырубаюсь. Я ж как пью, от меня запаха нет.
— Как так?
— Да просто! Выпил и тут же сухую гвоздику на зуб положил. Разжевал хорошенько и все на том, никакой вони. Ту гвоздику в капусту, в мясо, даже при засолке помидоров и огурцов кладут в банку по несколько штук. Она и нам полезна. Съел и без мороки. Баба не почует, мент не придерется, и самому во рту приятно, аромат гвоздички изо всех дыр прет. Коли на своих ходулях держишься, никто и не подумает, что бухой.
— А у тебя есть?
— Понятное дело. Целый пакетик. Завсегда при себе держу, без него ни шагу.
— Дай и мне! — попросила Ленка.
— Возьми половину! — отсыпал в блюдце.
Баба ликовала:
— Кто ж тебе подсказал?
— Да все ж на Припяти! Я ж говорил, что наш старший свирепым мужиком был. Запах спиртного не уважал. Мутило от него. Бывало, поведет своим шнобелем, да как гаркнет:
— Кто ужрался до визга? Опять сторожа? Сейчас под брандспойт всех суну!
— И давай жучить каждого, с говном мешать.
— А где ж вы водку брали?
— В соседской деревне. А потом сами брагу заделывали, все же мужики, нормальные люди. А там условия не сахар, надо было выживать. Вот и крутились, как могли.
— А чего ты ушел оттуда? Иль выперли?
— Не-е! Никто не выгонял. Мы ж больше года там пробыли. А тут, глянули, батюшки-светы, старики, что в Припяти жили, в обрат воротились. Три семьи, прямо на грузовиках приехали, вместе с хозяйством. Даже коров приволокли с собой, кур и свиней, и разом в свои дворы запустили. Ну, мы их не хотели пускать, а они в ответ, мол, некуда деться, никто нигде нас не принял, отовсюду погнали как заразных, вот и воротились, будем в своих домах жить, сколько Бог даст. Лучше родных углов ничего в свете нету. Их даже милиция не смогла отговорить. Люди ничего слышать не хотели. Так вот и остались в своих домах. Сказали, мол, жизнь каждого от Господа, ни радиации, а греха бояться надо. Выпустили они кур в сарай, коров на траву выгнали пастись. Мы смотрим, а старикам ничего не делается. Едят яйцы, пьют молоко, там лук и укроп у них свой появился. И никакой беды, слышь, Ленка. А вскоре другие вертаться стали. Шибко молодых не было серед них. Но уже не только старики. Устали люди по чужим углам скитаться. В своем доме стены помогают! Сами стали сторожить свою Припять. Она — ихний дом!
— Это точно! — подставила стакан Ленка и велела:
