Противники опытов над животными подходят к вопросу с другой стороны. Они швырнут вам в лицо талидомид и виокс — доказательства того, что лекарства, испытанные на мышах, позже оказались вредны для человека. (Исследователи, использующие мышей, не согласны с этими заявлениями.) Они утверждают, что ученые преувеличивают роль опытов над животными в охране нашего здоровья. Противники вивисекции утверждают, что количество смертельных исходов таких опасных детских заболеваний, как скарлатина и дифтерия, упало на 90 % еще до появления соответствующих вакцин. По их словам, повышение уровня благосостояния на самом деле связано с улучшением питания и распространением гигиены. А вот опыты над мышами, по их мнению, часто ведут в тупик и на самом деле только препятствуют развитию медицины.
Я лично поддерживаю сторонников опытов над животными и охотно отмахнулся бы от доводов их противников, объявив последних людьми наивными и темными. Однако в их заявлениях есть рациональное зерно — например, в том, что касается проблемы воспроизведения результатов исследований. Одна из причин, по которым исследователи используют инбредные штаммы мышей, заключается в том, что с их помощью ученые из различных лабораторий могут проверить полученные в другом месте результаты, воспроизведя их самостоятельно. В 1999 году мир ученых, работающих с мышами, всколыхнула статья, появившаяся в журнале Science. Ученые из Портленда, Орегона, Эдмонтона, Канады и Олбани (штат Нью-Йорк) подвергли восемь штаммов мышей серии поведенческих тестов, используя при этом идентичные процедуры. Мыши, с которыми работали все эти лаборатории, были получены из одних и тех же источников, родились в один день, получали одинаковую пищу, выращивались при одинаковом цикле смены света и темноты и были подвергнуты одинаковым процедурам в одинаковом возрасте. Даже хирургические перчатки, которые надевали на руки ученые, прежде чем взять мышь, были произведены одной и той же фирмой.
Однако, несмотря на все усилия, предпринятые учеными ради получения совершенно идентичным образом выращенных мышей, в ряде тестов демонстрируемые мышами реакции разительно различались. Мыши из портлендской лаборатории, получив дозу кокаина, начинали сходить с ума, в то время как их ширнувшиеся собратья из Олбани и Эдмонтона практически не реагировали на наркотик. Авторы пришли к выводу, что малейшей разницы в лабораторной обстановке достаточно, чтобы исследователи получили различные результаты даже в том случае, когда объектом эксперимента являются генетически идентичные животные. Я подшил эту статью в папку, озаглавленную «Неприятная правда».
Еще один неудобный вопрос заключается в том, насколько оправданно перенесение результатов, полученных на мышах, на людей. Биологически мы все-таки довольно сильно различаемся. Мы живем в сорок раз дольше мыши и весим в две тысячи раз больше. Мышиный метаболизм всемеро быстрее нашего. Последний общий предок у нас был аж еще во времена динозавров. На страницах журнала Immunology профессор микробиологии Марк Дэвис из медицинского института Говарда Хьюза выразил свою обеспокоенность тем, что изучение инбредных мышей так и не помогло отыскать лекарство для людей, которые больны уже сегодня. По словам Дэвиса, существует не одна дюжина экспериментальных лекарств, которые излечивают мышей с системными заболеваниями, однако лишь очень немногие из этих препаратов успешно помогают людям. Профессор пришел к выводу, что грызуны не могут успешно использоваться для моделирования иммунных заболеваний.
И с науками о мозге та же история. Есть такое неизлечимое дегенеративное заболевание центральной нервной системы под названием амиотрофический боковой склероз (ALS). От него умерли отбивающий команды «Янки» Лу Гериг и один из последних футбольных тренеров университета Западной Каролины Боб Уотерс, который, как говорили, до самого конца командовал игроками из инвалидного кресла, хотя дышать ему приходилось через респиратор. Из ныне живущих этим заболеванием страдает физик-теоретик Кембриджского университета Стивен Хокинг. Отчаявшись предложить своим пациентам с ALS сколь-либо действенное лекарство, клинический специалист-невролог из университета Эмори Майкл Бенатар прочел все существующие отчеты об исследовании заболевания с помощью мышей. Результаты его глубоко потрясли. Во-первых, он пришел к выводу, что результаты большинства исследований натянуты — то было слишком мало образцов, то эксперимент проводился неряшливо. Во-вторых, он обнаружил, что почти дюжина лекарств, продлевавших жизнь мышей с мышиной версией ALS, не действовали, когда их проверяли на людях. Более того, одно из лекарств, которое излечило мышей сразу в четырех исследованиях, лишь ухудшало состояние больных людей. Бенатар утверждает, что изучать ALS с помощью мышей — это все равно что искать ночью ключи под фонарем, просто потому, что там светлее.
Впрочем, противникам опытов над животными не стоит слишком радоваться тому, что серьезные ученые усомнились в рациональности использования мышей для моделирования человеческих нейрозаболеваний. Некоторые нейробиологи уже отказались от мышей и перешли на животных, мозг которых ближе к человеческому, — на обезьян.
Как ярлыки влияют на наше отношение к животным: мыши хорошие, плохие и домашние
Антрозоология вновь и вновь возвращается к тому, что, думая о животных, люди поддаются воздействию неудобной смеси логики и эмоций. Принимая решения об использовании животных в науке, мы бываем весьма рациональны. Например, отношение того или иного человека к опытам над животными может отчасти зависеть от того, каков будет потенциальный результат эксперимента, насколько сильно будут страдать животные и какие именно виды будут использованы для проведения эксперимента. В результате проведенного в Англии опроса выяснилось, что две трети людей одобряют болезненные опыты на мышах, если результатом должно стать появление лекарства от детской лейкемии, однако лишь 5 % одобряют использование обезьян для проверки безопасности косметических средств.
А вот в других ситуациях наше мнение о морально-этическом статусе животного может быть более запутанным. Вот, например, как эффект ярлыков и категорий срабатывает на мышах. Однажды мне предложили поработать год в лаборатории этологии рептилий университета Теннесси. Лаборатория эта расположена в здании Уолтерс Лайф Сайенсез, где носятся шустрые мармазетки, воркуют белые голуби, обитают белые крысы с глазами-бусинками, колючие зеленые бражники и пятнадцать тысяч мышей. Мыши нашли приют в подвале здания, в безупречно чистых комнатах, где пахнет кедром и где о животных заботятся опытные сотрудники, обладающие необходимым образованием. Однако хотя все мыши, содержащиеся в здании, относятся к одному и тому же виду, морально-этический статус у них вовсе не одинаков.
Большинство из них принадлежали к категории «хороших мышей» — объектов сотен биомедицинских и поведенческих экспериментов, проводившихся преподавателями, сотрудниками постдокторантуры и аспирантами. Большинство проектов были прямо или косвенно связаны с поиском лечения различных заболеваний, которыми страдают представители нашего вида. Мышей, конечно, никто не спрашивал, но все-таки они жили и умирали ради блага человека. Университет получал гранты от Национальных институтов здравоохранения, поэтому с мышами обращались в соответствии с «Руководством по содержанию и использованию лабораторных животных», выпущенным министерством здравоохранения. Каждый исследовательский проект, в котором участвовали хорошие мыши, должен был получить одобрение университетского комитета по обращению с животными, причем комитет тщательно рассматривал и взвешивал все плюсы и минусы эксперимента.
