Странные чувства мелькнули в интонациях монаха, Билэт вскинул голову, как собака, и насторожился.
– Да, святой отец, я солгал. Но что, если я не хочу говорить правду?
– Но тогда и я не смогу тебе ответить.
– Мы торгуемся?
– Да, сын мой, ибо богатством неправедным покупается Царство Небесное сынами века сего 34.
– Что ж… – Билэт прищурился. – Я сдал экзамен на мастера, и мне по уставу и обычаю гильдии дали один год и один день, чтобы я утвердился в степени и мог стать свободным мастером и брать учеников. Мне остался один день, и я нашел новую жертву, лучше прежней, и мог претендовать на звание смотрителя и кандидата в Магистры, но… Один человек… один мастер-смотритель предложил мне сыграть на нее в карты. Он ставил на кон жизнь крысы и флейту смотрителя, а я – свою джамбию, оружие мастера.
Я проиграл нож. На следующий день меня понизили из мастеров в подмастерья и изгнали из Гильдии на три года. Теперь чтобы обрести потерянное, я должен убить новую крысу-оборотня, сдать экзамен и вернуть свой нож. Дело за малым… Что, ты доволен моим рассказом?
– Доволен, – ответил отшельник и откинул капюшон.
Билэт вскрикнул и отшатнулся, едва не упав.
Перед ним был Верховный Магистр Гильдии Крысоловов, великий Дудочник и его учитель.
– Видишь, сын мой, я должен был услышать от тебя правду. Тот мастер-смотритель… он ведь твой брат… Рэндальф?
Пытаясь совладать с собой, Билэт кивнул, не в силах вымолвить ни слова.
– Я унес реликвию с собой, потому что не видел достойного среди вас. Не вижу и теперь. Я не могу отдать тебе медальон, Билэт, потому что только мастер может прикасаться к нему… или простец, чьи руки не запятнаны убийством.
Верховный Магистр надел капюшон и вернулся на бревно.
– Для всех я умер. Много лет я вел двойную жизнь, пытаясь уйти от мира, пока наконец два года назад не получил из Рима вместе с отпущением грехов и благословением на отшельничество долгожданное посвящение в сан. Десять лет я не спал ночей, вымаливая прощение у Бога за все то, что сделало меня Магистром Гильдии. Я всегда любил тебя, Билэт, как сына, ведь Бог не дал мне детей, и сердцем чуял, что неспроста ты лишился ножа. Небеса благословили тебя чудным даром увлекать людей словом и волшебной красотой, но и великая гордыня снедает тебя. Подумай, Билэт, какой выкуп дашь за душу свою 35, когда восторжествуют твои надежды? Я не дам тебе медальона, но приходи через год, когда твои инструменты снова будут у тебя, и мы поговорим. И помни, – голос отшельника дрогнул, – грех лежит у порога, сын мой. Он влечет тебя к себе, но ты властвуй над ним 36. – Отшельник перекрестился и умолк, вновь принявшись за свои четки.
– Не бойся, – прервал он молчание некоторое время спустя, – если я умру, ты найдешь реликвию в моей пещере. Иди с миром, сын мой, да хранят тебя Господь и Пресвятая Богородица, – монах с любовью благословил юношу и коротко вздохнул: – Позови ее, – кивнул он в сторону Кловин.
Билэт отошел, кусая губы от досады, но когда он приблизился к женщине, на лице его царила любезная безмятежность.
Подойдя к отшельнику, Кловин присела в изящном реверансе.
– Подойди ближе, дочь моя, – глухо произнес старец.
– Мой народ не исповедует Сына Божия, и я не могу благословиться у вас, отец.
– Всякая тварь Божия благословлена Им в дни творения, и мне не гоже гнушаться тем, что вышло из рук Божиих.
– В народе нас зовут чадами гнева и детьми дьявола.
– Мало ли что болтают злые языки. Но твой народ грешит не больше нашего, а может, и меньше, если и вправду Господь лишил вас разумной души и свободы выбора. Дочь моя, я знаю, что не по своей воле ты прибыла сюда. Господь открыл мне, что дни мои близятся к концу, и хоть трепещет душа моя в ожидании исхода и суда, но дух надеется на милость Божию. И прежде чем отправлюсь я на суд Божий, хочу завершить дело, которое камнем лежит у меня на сердце. Ты знаешь…
– Реликвия, что ищет Билэт?
– Ты и вправду любишь его?
Кловин опустила глаза. Мучительные думы одна за одной отразились на ее лице.
– Да, святой отец, – все же ответила она утвердительно и судорожно вздохнула.
– Не мое это дело, но я хочу упредить тебя. В помыслы он впустил дьявола, и я боюсь, что тот приведет его на страшную дорогу. Видит Бог, я любил его, как сына, но… Мы не можем решать за любимых, каждый свободен в выборе. Берегись его и своей любви. Любовь – огонь пожирающий…
Монах вздохнул, и она заметила быструю слезу, исчезнувшую у него в бороде.
– Наклонись ближе, дочка, – вдруг шепнул он.
Кловин послушно наклонилась. На нее повеяло ладаном и лекарственными травами.
– На, возьми, – тихо сказал старец и сунул ей в руку сверток. – Отдашь своему сыну. Он помолится за нас, деточка, и, может быть, его молитвы спасут его слабого отца и подарившую ему жизнь мать.
Быстрым движением монах перекрестил ей лоб и ласково пожал руку:
– Иди, дочка, да помилует тебя Господь. Больше ничего не могу тебе сказать. Хотел сказать много, но нет на то воли Божией.
Старец встал и побрел, прихрамывая, в лес, привычно опираясь на палку.
Кловин долго смотрела ему вслед.
Потом незаметным движением опустила сверток в сумку, висящую у нее на бедре.
Билэт ждал ее на камнях, возле того места, где их часом ранее нашел отшельник. Он лениво жевал травинку, облокотившись о валун.
– Ну, что он сказал тебе? – Билэт пытливо заглянул ей в глаза, разгадывая ее мысли.
– Велел быть осторожной.
– И все?!
– Мы говорили о бессмертной душе.
– Безусловно, важная, а главное, такая своевременная тема! С кем еще Ма… монах может поговорить о бессмертии, как не со зверями полевыми, да с птицами небесными. Новый ученик святого Франциска на нашу голову! – в речах Билэта послышалось нескрываемое раздражение. Он говорил с ленивой усмешкой, но в глазах его полыхал гнев.
– Ты злишься, потому что старец отказал тебе?
– Я злюсь, потому что меня бесит эта лицемерная болтовня. Такое ощущение, что добродетели годны лишь на то, чтобы латать дыры в человеческом бессилии. Если он творит глупость, то всегда может оправдаться смирением, кротостью, верой, надеждой и, на худой конец, – любовью. Эта уж точно покроет любую безумную выходку.
Прекрасное лицо юноши дышало презрением, глаза излучали гнев, и в этом неправедном гневе он вопреки смыслу вновь напомнил ей статую Архангела Михаила с огненным мечом – совершенство его облика отметало все мысли о греховности плоти.
Пока Кловин слушала, ее руки непроизвольно теребили наплечную сумку, и полотно рвалось под острыми ногтями.
