– Мне кажется, такие ситуации становятся закономерными. В обществе, где действуют двойные стандарты, стало нормой посягать на права тех, кто беззащитен перед властью и коррупцией…»
Я переключил канал и закрыл глаза.
В чем я был виноват?
Наверное, в собственном существовании.
Я не хотел давить старика, я не управлял машиной, да и «скорую» охрана вызвала сразу же.
Но отчего же я чувствую себя виноватым?
Щелкнула дверная ручка, и на пороге, как туз из рукава, возник Эдик, мой лучший друг.
– Привет, Серый, можно войти? – вопрос он задал, уже заглядывая в бар и извлекая оттуда пузатую черную бутылку.
С медицинской дотошностью он разглядел на просвет стаканы и плеснул туда грамм по сто. Поставил один из них передо мной и, отпивая из второго, набрал кухню и заказал в номер ужин.
Затем плюхнулся в кресло напротив и залпом допил оставшийся коньяк.
– Не чокаемся, – заявил он и снова наполнил свой.
Я покрутил перед носом стакан и вернул его на столик. Выпивать мне не хотелось.
– Знаешь, Эд, года два назад я отдыхал у одного приятеля на яхте, где-то возле Майорки. Компания собралась достойная – банкир московский, олигарх алюминиевый и я, не считая остальных родственников и друзей кролика. Девочки, конечно, тоже были.
И вот как-то вечерком два моих приятеля, и я с ними, удумали втроем трахнуть одну красавицу. Та, надеясь на дивиденды, в принципе была не против. Мужики-то оба нажравшиеся, а я – ты знаешь – много не пью. И вот заперлись мы в каюте и порем ее во все дыры. Те двое кончить не могут – бухие же, а я как-то быстро отстрелялся. Они вообще любители были приколоться, типичные уроды, а я вроде как на новенького. И вот поднялся я на палубу, облокотился на фальшборт и смотрю. Сбоку компания орет, внизу девица под приятелями стонет – отрабатывает. Ветер теплый такой, вечерний, обвевает меня, небо сиреневое вокруг, солнце уже порозовело – на море рано темнеет.
А я стою и думаю, какого хера я учинил себе такое свинство?
Так вот, Эдик, прежде чем поднять этот бокал, я хочу спросить у тебя, как могла бы тогда спросить у меня та девушка: а что между нами всеми ты, собственно, делаешь? И на фига тебе-то все это надо?
Эдик посмотрел мне в глаза, и в их густой бархатной черноте отразилось мое лицо.
– Так выпьем же, Эдик, за то, чтобы, когда нас трахают, мы точно знали, кто и с какой целью нас имеет, а главное – зачем это надо нам.
Я залпом опрокинул в себя отдающий шоколадом алкоголь.
Эдик посмотрел на меня и сделал то же самое.
– В принципе я согласен с вышесказанным, – он поморщился и занюхал выпитое рукавом.
В дверь постучали, и милая негритянская девушка вкатила сервированный столик, украшенный букетиком свежих белых роз. Эдик, покопавшись в кармане брюк, сунул ей несколько фунтов, и обрадованная горничная удалилась.
Я поднял сверкающую крышку и обнаружил под ней ростбиф с жареным картофелем. В номере вкусно запахло едой и повеяло домашним уютом.
Эдик разлил из запотевшего кувшина холодный апельсиновый сок, и мы принялись за еду.
– Мне придется сделать тебе укол, – вдруг сказал Эдик, проглотив очередной кусок. – Чтобы все прошло без фокусов.
Я пожал плечами.
– Делай что хочешь, друг.
– Ты не волнуйся, семье этого врача хорошо заплатят, – Эдик сам понимал нелепость своих слов, но надо же было что-то сказать.
– Тебе тоже хорошо заплатили?
– Естественно, Серый. Или ты думаешь, что я вожусь с вашим дерьмом бесплатно?
– Не думаю, Эд. Честное слово – даже никогда и не думал. А укол зачем?
– На всякий случай. Чтобы не перекинулся не вовремя. А то есть мнение, что ты попытаешься сбежать.
А они догадливы. Именно это я и собирался сделать.
Мы ели, тихо позвякивая ножами и вилками.
– А если я все же попытаюсь?
– Тебя убьют, и на этот раз уже навсегда. Это я тебе официально заявляю. А неофициально добавлю, что сидел бы ты, Серега, и не рыпался. Что тебе еще надо, каких приключений себе на задницу ищешь? О чем ты вообще думаешь?
– Я думаю о том, как все-таки профессор умудрился засунуть медальон в дембеля-копилку?
В глазах Эдика вспыхнули нехорошие огоньки.
Он встал с кресла, наклонился надо мной и, схватив за ворот халата, сильно затряс:
– Ты идиот, Серый, ты кретин! Ты, что, все-таки нашел медальон? Ты об этом никому не сказал?
Я замычал, отрицательно мотая головой. Эдик пережал мне горло, и я почувствовал, что наливаюсь красным, как ростовский помидор. Эдик тоже отметил нездоровый цвет моего лица и, отпихнув меня, плюхнулся обратно в кресло.
– Что ты наделал, идиот, что ты наделал… – горестно бормотал он, обхватив голову руками и раскачиваясь. – Теперь все напрасно, все погибло, все начнется сначала… Его бормотанье переросло в стенанье, смахивающее на надгробный плач. Он произнес себе под нос несколько слов на иврите, потом поднял на меня покрасневшие глаза.
– Любой ценой ты должен вернуть медальон Гильдии, или они убьют тебя. И если тебе этого недостаточно, они убьют всех, кого смогут. И начнется война. Такое уже было когда-то. Тогда медальон попал в руки одной… одной крысе. И она захотела… Но это неважно. Тогда была очень длинная война. Ты читал про нее в учебниках.
Вдруг Эдик рухнул передо мной на колени и, схватив меня за руки, заглянул мне в лицо:
– Сереженька, верни им эту вещь. Отошли по почте, подбрось в офис, пошли с курьером, спрячь в ячейку и сообщи по Интернету… Только верни, Сережа. Сам не ходи, не надо. Верни и все. И я никому ничего не скажу.
Наверное, со стороны мы были похожи на любовников, которые бурно выясняют отношения, то обвиняя друг друга, то заливаясь слезами.
Я смотрел в умоляющие глаза лучшего друга, и мне нечего было ему сказать. Я не хотел быть с крысами и ненавидел крысоловов. Я хотел, чтобы они сдохли все. И пусть будет война. Тогда маленькая лужа крови, вытекшая из аккуратной дырочки в голове Анны, растворится в реках, морях, океанах крови. Растворится и перестанет взывать к отмщению. Растворятся файлы и открытия, предательства и подвиги, счета и подписи под ними. Растворится мертвый старик на асфальте и зовущий его мальчик. И когда все умрут, никто не покажет на меня пальцем и не скажет: он убил Анну. Никто, потому что некому будет это сказать.
– Встань, Эд. Ну сколько можно падать передо мной на колени. Ты же не бабу умоляешь пожениться. Хватит истерик. Давай, подымайся, пить будем. Шприцы-то с собой небось?
Эдик поднялся, поправил рубашку и сел напротив. Он больше не смотрел мне в глаза.
