Лилли улыбнулась ему, но затем ее улыбка пропала.
– Что случилось с твоей мамой, Джош?
Он некоторое время смотрел на снежную пыль, покрывшую прелые листья, собираясь с силами, чтобы рассказать все от начала и до конца.
– Мохаммед Али и рядом не стоял с моей мамой… Она была настоящим борцом, она годами стойко сражалась с этой болезнью. И была доброй при этом. Она была на редкость доброй. Лохматые собаки, бродяги – она всех пускала к себе, даже самых подозрительных типов, самых грубых попрошаек, бездомных… Это было неважно. Она приглашала их в дом, называла их «дорогими» и заваривала для них сладкий чай с кукурузными лепешками, а они потом воровали у нее или ввязывались в драку прямо у нее в гостиной.
– Похоже, она была святой, Джош.
Он пожал плечами:
– Скажу честно, для нас с сестрами такие условия жизни были не самыми подходящими. Мы часто переезжали, меняли школы и каждый день, приходя домой, обнаруживали, что там опять собралась толпа незнакомцев. Но я любил свою старушку.
– И я понимаю почему.
Джош с усилием сглотнул. Вот он и дошел до нее – до жуткой части, которая до сих пор преследовала его во сне. Он посмотрел на снег, лежавший на листьях.
– Все случилось в воскресенье. Я знал, что мама сдавала, что голова у нее больше не была ясной. Врач сказал, что наступала болезнь Альцгеймера. Тогда мертвецы уже стали беспокоить людей, но еще были тревожные сирены, предупреждения и всякое такое. Нашу улицу в тот день перекрыли. Когда я уходил на работу, мама просто сидела у окна и смотрела, как эти твари пролезают через кордоны и как ребята из спецназа разбираются с ними. Я даже не подумал ни о чем. Решил, что с ней все будет в порядке.
Он сделал паузу, но Лилли ничего не сказала. Им обоим было понятно, что ему необходимо было поделиться этим с другим человеком, иначе эти воспоминания так бы и глодали его.
– Я пытался позвонить ей в тот день. Линии, похоже, не работали. И я решил, что, раз новостей нет, значит, все в порядке. Кажется, я закончил тогда около половины шестого.
Сглотнув комок, вставший в горле, он почувствовал, что Лилли смотрит на него.
– Я как раз поворачивал на свою улицу… Показал ребятам на баррикаде паспорт и тут заметил, что на улице очень оживленно. Туда-сюда сновали спецназовцы. Прямо около моего дома. Я поехал туда. Они заорали, чтобы я проваливал к чертям, но я ответил, мол, полегче, я здесь живу. Меня пропустили. Я увидел, что входная дверь нашего дома открыта нараспашку. Повсюду были полицейские. А у некоторых в руках…
Джош запнулся. Вздохнув, он собрался и протер повлажневшие глаза.
– У некоторых в руках были – как они называются? – контейнеры для образцов? Для человеческих органов и всего такого? Я побежал наверх, перепрыгивая через ступеньку. Кажется, налетел на одного из полицейских. Добрался до двери нашей квартиры на втором этаже, а там – ребята в защитных костюмах загородили вход. Я оттолкнул их, вошел и увидел…
Почувствовав, как скорбь удушающими тисками сковала его горло, Джош остановился, чтобы перевести дух. По его щекам полились слезы.
– Джош, не нужно…
– Нет, все в порядке, я должен… Я увидел там… Я с порога понял, что произошло, в ту самую секунду, как заметил открытое окно и накрытый стол. Мама достала подаренные на свадьбу тарелки. Ты не представляешь, сколько было крови. Вся квартира была залита ею. – Он почувствовал, как срывается его голос, и продолжил наперекор слезам: – На полу было по меньшей мере шесть этих тварей. Спецназовцы, должно быть, уложили их. А от мамы… от мамы почти ничего не осталось. – Джош запнулся, сглотнул и поморщился от жуткой боли в груди. – На столе… лежали части ее тела. На хорошем фарфоре. Я видел… видел… ее пальцы, все до одного обглоданные… прямо около соусника. Останки были на стуле… Голова завалилась набок… Шея вспорота…
– Послушай… Джош, не нужно… Мне так жаль… Мне очень жаль.
Джош посмотрел на нее так, словно увидел ее лицо и глаза в новом свете, в едва уловимом снежном сиянии, далеко-далеко, будто во сне.
Из глаз Лилли Коул катились слезы. В их пелене она встретилась взглядом со здоровяком, и сердце ее екнуло. Ей захотелось обнять его, успокоить этого доброго гиганта, сжать его огромные плечи и сказать ему, что все будет хорошо. Она никогда не чувствовала такой близости к другому человеку, и это мучило ее. Она не заслуживала его дружбы, его верности, его защиты, его любви. Что она могла сказать? Твоя мама теперь в лучшем мире? Ей не хотелось оскорбить этот невероятно проникновенный момент глупым клише.
Она хотела было сказать что-то другое, но тут Джош заговорил снова, не отводя от нее глаз. Его голос звучал низко, опустошенно, поверженно:
– Она пригласила их на кукурузные лепешки с фасолью… Пустила их в дом… как лохматых псов… Такой уж она была. Она любила всех божьих тварей. – Джош осекся, и плечи его задрожали, а слезы стали падать с подбородка на куртку «Армии спасения». – Наверное, она и их называла «дорогими»… Прямо до того момента, как они съели ее.
Здоровяк уронил голову на грудь и испустил тревожный звук – отчасти всхлип, отчасти безумный смешок, – а слезы все струились по его широкому, словно высеченному в камне, коричневому лицу.
Лилли подвинулась ближе и, ничего не говоря, положила руку на плечо Джоша, а затем прикоснулась к его гигантским ладоням, которые сжимали лежавший у него на коленях дробовик. Он взглянул на нее, и на лице у него отразилось полное эмоциональное опустошение.
– Прости, я так… – едва слышно прошептал он.
– Ничего, Джош. Ничего. Я всегда буду рядом. Я теперь с тобой.
Он вскинул голову, вытер лицо и невесело улыбнулся:
– Видимо, да.
Она поцеловала его – быстро, но в губы, – и поцелуй этот был не просто дружеским, хоть и продлился всего пару секунд.
Джош выронил дробовик, обнял ее и поцеловал в ответ, позволив своим губам задержаться поверх ее губ. Лилли захлестнули противоречивые чувства. Она почувствовала, что парит на снежном ветру, но не смогла определить, что именно вскружило ее голову. Жалела ли она этого мужчину? Или снова манипулировала им? В поцелуе чувствовался привкус кофе, дыма и жвачки «Джуси Фрут». Холодные снежинки падали на ресницы Лилли, а тепло губ Джоша растапливало холод. Он столько сделал для нее. Она не раз была обязана ему жизнью. Она раскрыла свои губы, прижалась к нему грудью, и в этот момент он отстранился.
– Что не так?
Лилли посмотрела на него, ища его печальные карие глаза. Неужели она сделала что-то не так? Неужели пересекла черту?
– Ничего, куколка.
Он улыбнулся, наклонился и поцеловал ее в щеку. Поцелуй был теплым, нежным, мягким и обещал, что за ним последуют еще.
– Время неподходящее, понимаешь… – сказал Джош и поднял дробовик. – Здесь небезопасно… Мне кажется, это неправильно.
