Елизавета выбрала Софию (будущую Екатерину II) умом и сердцем. И в то время ей было безразлично, что ее интересы удивительным образом совпали с интересами прусского императора Фридриха. Тому одновременно удалось просватать свою родную сестру Ульрику за наследника шведского престола. Этими браками Пруссия обезопасила себя с двух сторон. Императрица и император устраивали свои политические и семейные дела так, как считали нужным, о таких пустяках, как чувства женихов и невест, никто даже не собирался задумываться.
Приехавшая в Россию из маленького немецкого княжества принцесса София тоже руководствовалась вовсе не романтическими мечтами, а политическими соображения, которые могли бы быть удивительными для любой другой пятнадцатилетней барышни, но не для нее. Знатные, связанные родством со многими владетельными домами Европы, но изрядно обедневшие, родители Софии все надежды на ее будущее связывали с браком с каким-нибудь принцем или герцогом. Ее воспитывали в строгости и учили подавлять в себе порывы гордости и излишнего тщеславия. К ней самой понимание того, что в число наиболее значительных особ можно попасть только через выгодный брак, пришло довольно рано. В своих мемуарах позднее она напишет, что первый укол честолюбия почувствовала в девятилетием возрасте, когда при ней один из придворных читал ее отцу заметку в газете о свадьбе принцессы Августы Саксен-Готской, троюродной сестры Софии, с принцем Уэльским, сыном английского короля Георга II. При этом придворный не преминул добавить от себя: «Эта принцесса была воспитана гораздо хуже, чем наша, да она совсем и не красива, и, однако, вот суждено ей стать королевой Англии; кто знает, что станется с нашей». Слышала она в доме родителей разговоры и о других родственницах, ставших королевами или, на худой конец, матерями и бабушками царствующих особ.
Говорили при дворе и о возможных будущих женихах принцессы Софии. В качестве одного из них упоминали и Карла Петра Ульриха. Она имела возможность видеть его в 1739 году в Эйтине. Там собралась вся многочисленная семья герцогов Голштинских, чтобы решить судьбу осиротевшего мальчика, потенциального наследника русской и шведской короны, приходившегося, волею судьбы, внуком двум непримиримым противникам — Петру I и Карлу XII. Поговаривали, что одиннадцатилетний подросток уже имеет существенный недостаток: под влиянием некоторых своих придворных и воспитателей пристрастился к спиртному. Но это на принцессу не произвело особого впечатления, зато запомнилось слово «Россия», часто звучавшее из уст старших родственников. Несколько лет спустя она будет рада возможности поехать в эту большую и, по слухам, богатую страну с целью стать возможной невестой юноши, облик которого уже почти стерся из ее памяти.
Отправляясь в Россию, принцесса Фике, как называли Софию Фредерику в домашнем кругу, не рассчитывала произвести на императрицу и ее наследника сногсшибательное внешнее впечатление. Графиня Меллин, видевшая принцессу в отрочестве, так описывала ее наружность:
«Она была отлично сложена, с младенчества отличалась благородной осанкою и была выше своих лет. Выражение лица ее не было красиво, но очень приятно, причем открытый взгляд и любезная улыбка делали всю ее фигуру весьма привлекательною».
У Софии был прекрасный цвет лица, чудесные густые темно-каштановые волосы и ярко-голубые глаза. Она была достаточно мила, чтобы казаться привлекательной своему жениху — великому князю, но не могла соперничать в красоте и умении следовать моде с императрицей Елизаветой. Зато современников поражали недетский ум и рассудительность принцессы, которая сама себя впоследствии называла «философом в пятнадцать лет».
Россия и русская императрица поначалу привели малышку Фике в полный восторг. София решила сделать все, чтобы остаться в этой стране и приблизиться к престолу. Она старалась понравиться Елизавете и не разочаровывать ее. Императрица общалась с ней ежедневно, но на десятый день знакомства уехала из Москвы в Троице-Сергиев монастырь. Софии к этому времени уже определили троих учителей: архимандрита Симона Теодорского для наставления в православной вере, математика и переводчика, первого адъюнкта Петербургской Академии наук Василия Евдокимовича Ададурова для обучения русскому языку и придворного учителя танцев Лоде для совершенствования этого искусства. Особенно принцесса усердствовала в изучении языка, который должен был заменить ей родной немецкий (она будет заниматься русским всю жизнь, никогда не достигнет в нем полного совершенства, но станет упорно говорить преимущественно по-русски с небольшим акцентом и некоторыми ошибками, много писать на нем).
Она так хотела побыстрее освоить русский, что вставала по ночам, чтобы в тишине заучить то, что оставлял ей записанным в тетрадках Ададуров. Принцесса экономила время и не желала тратить его на переодевание. Ей казалось, что в комнатах достаточно тепло, поэтому за стол с тетрадями она садилась в неглиже и босиком. Она еще ничего не знала о русских сквозняках, гуляющих по полу даже в императорских дворцах и домах именитых вельмож. София не заметила, как сильно простудилась. На пятнадцатый день пребывания в Москве она подхватила болезнь, от которой едва не умерла.
То, что она нездорова, София поняла, когда стала надевать парадное платье, чтобы идти с матерью на обед к великому князю Петру Федоровичу, своему жениху. У нее неожиданно начался сильный озноб, и ей с большим трудом удалось уговорить мать оставить ее дома и разрешить лечь в постель. Когда мать Софии вернулась из гостей, то обнаружила принцессу почти без сознания, с сильной температурой и нестерпимой болью в боку. Она решила, что у дочери оспа, от которой умер в России ее брат, герцог Голштинский Карл, жених Елизаветы Петровны.
Пять дней ушло на препирательство старшей принцессы Цербстской с придворными врачами по поводу методов лечения дочери. Врачи хотели пустить принцессе Софии кровь и тем самым облегчить ее страдания, мать требовала лечить ее от оспы, хотя никаких явных признаков этого заболевания не было. На пятый день из Троицы приехала императрица Елизавета и прямиком прошла в комнату больной. С ней был лейб-медик Лесток. Выслушав врачей, императрица велела немедленно пустить принцессе кровь, после чего сразу наступило некоторое облегчение. Но София боролась за жизнь еще три недели, пока не прорвался страшный нарыв в правом боку, возникший от простуды.
Во время болезни, находясь между жизнью и смертью, принцесса продолжала думать о своих политических интересах. Когда ей стало совсем плохо, мать хотела послать за протестантским пастором, но София отказалась и потребовала позвать своего нового православного духовника Симона Теодорского. Позже в своих мемуарах она напишет: «Призвали его, и он говорил со мною в присутствии всех, и все были очень довольны нашим разговором. Это очень расположило ко мне императрицу и весь двор. Императрица часто плакала обо мне». Так, невольно, болезнь оказала Софии неожиданную услугу, сблизив ее с Елизаветой Петровной.
В то же время болезнь принцессы вызвала оживление в стане противников брака с ней великого князя Петра Федоровича. Это сильно рассердило императрицу Елизавету, и она во всеуслышание заявила, что даже если она, к своему несчастью, потеряет такое дорогое дитя, то саксонскую принцессу в невесты своему племяннику все равно не возьмет. Но все же, несмотря на приязнь к Софии, императрица на случай ее смерти рассматривала как вариант другую невесту наследника — принцессу дармштадтскую, которую также рекомендовал император Фридрих Прусский.
