В течение десятилетия Дашкова оставалась первой (и до сих пор — единственной) женщиной в России — президентом двух академий. Ее заслуги перед отечественной наукой трудно переоценить. Не случайно в конференц-зале Президиума Российской Академии наук висит ее портрет, написанный неизвестным художником. Но никакие труды и таланты и в екатерининское время не гарантировали человеку свободу от произвола власти. С началом французской революции над головой Дашковой стали сгущаться тучи. Хотя Екатерина Романовна никогда не принадлежала к числу вольнодумцев, ее увлечение французской философией и английской экономической мыслью вызывали подозрение. За дружбу с Радищевым был отправлен в отставку ее брат Александр Воронцов. Императрица искала повод вновь удалить Дашкову от дворца и государственных дел.
В 1793 году Екатерина Романовна опубликовала в основанном ею альманахе «Русский феатр» («Русский театр». — Л. С.) пьесу поэта и драматурга Якова Борисовича Княжнина «Вадим Новгородский», в которой в скрытой форме прославлялись республиканские идеи. Екатерина II, ознакомившись с пьесой, разгневалась, приказала сжечь весь тираж, а Дашкову отправить в «отпуск» на два года. Екатерина Романовна уехала жить в Москву. Из этого вынужденного «отпуска» ей уже не удалось вернуться в академию. Пришедший к власти после смерти Екатерины II Павел I ненавидел Дашкову, считая ее причастной к смерти своего отца, и, отстранив ее от всех должностей, запретил жить и в Москве, и в Петербурге.
Опала с Дашковой была снята Александром I в 1801 году. Российская Академия обратилась к ней с просьбой вернуться на пост председателя «как виновницу ее существования, показавшую примерное усердие к российскому слову и ревностное попечение о благосостоянии Академии». Но Екатерине Романовне было уже 58 лет, она устала все время ждать очередных перемен в своей судьбе и поэтому отказалась от столь лестного предложения. До конца жизни она занималась литературной деятельностью и активно сотрудничала с журналом «Друг просвещения».
Незадолго до смерти, в 1805 году, Екатерина Романовна написала «Записки княгини Дашковой». Они были составлены по-французски и переведены на русский язык полвека спустя А. И. Герценом, который первым из потомков высоко оценил это сочинение и его автора. «Какая женщина! Какое сильное и богатое существование!» — писал он по этому поводу.
В записках Дашковой есть такое примечательное высказывание: «Из моего рассказа будет видно, как опасно плыть на одном корабле с великими мира сего и как придворная атмосфера душит развитие самых энергических натур». Эти слова могут быть отнесены не только к самой Екатерине Романовне, но и к Н. И. Панину и тем немногим другим, кому выпало несчастье дружить с особами императорского дома.
Фавориты и друзья играли большую роль в личной судьбе Екатерины. Каждый из них был суррогатом того, кого она лишилась еще в сравнительно молодом возрасте, — законного супруга. Но при всей близости и теплоте новых привязанностей Екатерина, во многом подчиняясь своим мужчинам и выполняя их прихоти, никогда не забывала о том, что она не «госпожа Орлова» и не «госпожа Потемкина», и уж тем более не «госпожа Зубова», а глава императорской династии Романовых. И династические интересы этой семьи для нее гораздо важнее, чем любовные страдания и не реализованные надежды на власть даже самых дорогих ее сердцу фаворитов.
Екатерина, как мы уже подчеркивали, не состояла с Романовыми в кровной связи. Этим она отличалась от всех своих предшественников, занимавших русский императорский трон. Всеми силами она старалась создать иллюзию своей естественной принадлежности к этой семье. Публично она всегда называла императрицу Елизавету Петровну теткой, а Петра Великого — дедом, хотя для нее они таковыми и не были. После своей коронации, состоявшейся в Москве 22 сентября 1762 года, она много сделала для того, чтобы русское дворянство считало ее своей. Гвардейским офицерам, участвовавшим в перевороте, Екатерина раздала 800 тысяч душ государственных крестьян. Наградами и милостями были осыпаны братья Орловы. А княгиня Е. Р. Дашкова получила в благодарность за поддержку 24 тысячи рублей. Екатерина вынуждена была проявлять такую щедрость к верным ей дворянам и гвардейцам. Она сама жаловалась Понятовскому, что теперь, после переворота, каждый гренадер думает, что она ему обязана.
Легкость, с какой был свергнут император Петр III, кружила голову людям авантюрного нрава, надеявшимся также использовать «свой шанс». В течение первого десятилетия после переворота среди гвардейцев под влиянием винных паров созрело несколько новых «заговоров»: Хрущевых — Гурьевых, Опочинина — Батюшкова, Оловенникова — Селихова и т. п. И если гвардейский офицер Опочинин разыгрывал «елизаветинскую карту», выдав себя по пьяни за внебрачного сына Елизаветы Петровны и английского короля, то Оловенников и его соратник должны были получить корону просто так, потому что хотелось быть царем. Претензии новоявленных заговорщиков на престол были смехотворны, но наказаны они были со всей жестокостью, ведь Екатерина — не Елизавета, и она ни перед Богом, ни перед людьми не клялась никого не казнить.
Жертвой ревности Екатерины II ко всем претендентам на ее власть стал и уже упоминавшийся нами «романтик» — поручик В. Я. Мирович, возомнивший себя вершителем справедливости. В результате он не только погубил бывшего императора Ивана Антоновича, которого намеревался освободить, но и подписал самому себе смертный приговор. Приговор был приведен в исполнение публично. Петербург не видел казней со времени воцарения Елизаветы Петровны. Собравшийся народ, как описывал свидетель этого события, знаменитый поэт Г. Р. Державин, почему-то все надеялся, что в последний момент императрица помилует «несчастного». И когда палач показал всем отрубленную голову казненного, стоявшая на мосту толпа так содрогнулась от ужаса, что отвалились перила.
Для расследования дел о возможных заговорах против жизни и власти императрицы и ее семьи была создана Тайная экспедиция. Большая часть информации, поступавшей из разных городов и весей империи в экспедицию, носила абсурдный характер. Приведем типичный пример «умышления против законной власти». Некий священник Степан Васильев донес на своего сына Кузьму, будто тот говорил, что императрица извела своего мужа Петра Федоровича за то, что он был «фармазон» (франкмасон). «Изведение» произошло волшебным образом: Екатерина велела прострелить портрет Петра III, висевший во дворце, и император от этого умер. На следствии выяснилось, что священник Васильев был горьким пьяницей, а сына своего просто оговорил, находясь в невменяемом состоянии. За клевету доносчик был сослан на исправление в Соловецкий монастырь.
Но были у Екатерины и более серьезные причины волноваться по поводу прочности своей власти и будущего собственных наследников. Мы уже упоминали, что при ней усиливается внимание к семье императора Ивана Антоновича. И только после его гибели Екатерина освободилась от мыслей об этом человеке, имевшем гораздо больше прав на престол, чем она сама.
До Екатерины, конечно, доходили смутные слухи о том, что у Елизаветы Петровны есть какие-то внебрачные дети от ее фаворитов. Поэтому она не удивилась, когда ей сообщили, что в Париже некая молодая и красивая особа, называющая себя княжной Елизаветой Таракановой, утверждает, будто она — дочь императрицы Елизаветы и Разумовского. Она не знала русского языка, считала своим отцом гетмана Кирилла Разумовского, а не его брата Алексея — действительного любовника Елизаветы Петровны, полагала, что императрица Анна Иоанновна — ее родная тетка, видимо, путая ее с Анной Петровной — дочерью Петра I. Но Екатерина все равно насторожилась и потребовала доставить всю известную информацию о самозванке.
