А между тем, всё в природе разительно изменялось. Трудно было поверить, что этот день начинался солнечным, ясным утром. Странный, мглистый туман щупальцами гигантского спрута полз с перевала, от башни Углынь, затмевая над притихшей долиной солнечный свет, погружая всё Светодолье в серую непроглядную муть…
…Ася, которая после обеда села работать за ткацкий стан, вдруг поняла, что в каморке стало темно, как ночью, и посмотрела в окно. Мир исчез! Лишь несколько соседних домов бледными, бесцветными призраками проступали в клубящейся серой мгле, поглотившей всё. В этот момент в дверь заглянула Верна.
— Я принесла свечу, — сказала она и поставила подсвечник на специальную полку. — Не припомню такого тумана! И что-то странное происходит в деревне: крики, какая-то суета. Но в окно не разглядеть. Я выйду, узнаю, в чём дело.
— Хорошо, — ответила Ася и принялась снова за дело.
Но работа не шла.
Ей сделалось так тревожно, что челнок дважды вываливался из рук. Наконец, она положила его на место, встала, вышла в горницу и приникла к окну. Отсюда при нормальной погоде было видно всю деревенскую улицу, но сейчас она лишь различила несколько силуэтов домов, смутные тени, быстро передвигающиеся между ними, и едва расслышала заглушённые туманом возбуждённые голоса. Ей стало ещё тревожней.
Вскоре вернулась Верна, хмурая и озабоченная. Увидев, что Ася стоит у окна, она всполошилась:
— Отойди от окошка, дитятко, к нам прискакали приставы Азавида, от них всего можно ждать! Ведь награду тому, кто укажет на чужака, Азавид нешуточную обещал! А они к тому же люди служивые, подневольные! Садись-ка вот сюда в уголок!
Она тщательно задёрнула занавески и села возле девочки на сундук. Но рассказывать не торопилась, только тяжко вздохнула, в задумчивости качая седой головой. Ася молча ждала.
— Там затевают праздник, — наконец объяснила Верна. — В честь Инфиды. Приставы привезли указ Азавида: всем праздновать эту ночь, складывать костры и плясать вокруг, и петь какие-то приговоры. Для этого каждый должен пожертвовать ей несколько чёрных поленьев. Они называют это жертвой огня. И каждого, кто откажется принести эту жертву, велено брать под стражу и увозить. Я отозвала одного пристава в сторону и тихонько спросила, а что, если я не хочу приносить эту жертву? Тогда он шепнул, что я могу откупиться: дать ему пару монет, и тогда меня оставят в покое. И ещё спросил, с кем я живу, чтобы я и за всех своих близких дала ему деньги. Но я отвечала, что осталась одна, потому что мой внук — ученик звездочёта, и живёт в башне Углынь, — Верна с горечью усмехнулась. — Он сразу мне поклонился, сказал, что денег у меня брать не смеет, ибо моя жертва и так больше других, и больше не спрашивал ни о чём… Но я боюсь за тебя: если кто-нибудь из деревенских проболтается о тебе, они тебя непременно схватят и отвезут в тюрьму! Поэтому лучше тебе спрятаться понадёжней на эту ночь. Есть в моём доме одно потайное место, где тебя никто не найдёт. Пойдём! — старушка зажгла от свечи маленькую масляную лампу и вышла в сени.
Ася, потрясённая услышанным, молча последовала за ней. Они спустились по задней лестнице и свернули к омшанику — холодному чулану с земляным утоптанным полом, дверь которого была сбоку под лестницей — но не вошли в него. Верна передала Асе светильник и, нагнувшись под лестничный пролёт, стала шарить по дощатой стене.
— Нашла! — сказала она наконец и отвела в сторону широкую доску. — Залезай сюда.
Девочка склонилась к лазу, из которого на неё пахнуло промозглым холодом и запахами земли и пыли, и, не выпуская лампы, протиснулась внутрь. Это оказалось довольно просторное место и, вопреки ожиданиям, достаточно чистое. В правом углу лежало несколько досок, прикрытых половиками, рядом с этим нехитрым ложем стояла колода, явно служившая табуретом или столом, или же и тем и другим.
— Устраивайся, — с улыбкой сказала, заглянув в узкий лаз, довольная Верна. — Я сейчас принесу подушку, и одеяла, и ужин. Здесь, в подмостье, неплохо, верно? Тут внучок когда-то играл, — слегка вздохнула она и ушла.
Ася услышала её шаги по ступеням и потом прямо над головой. Она посмотрела на низкий дощатый потолок, на каменные стены — и заметила маленькое отверстие в дальнем левом углу. Скорее всего, оно было сделано здесь для кошки. Девочка поставила лампу на колоду, подбежала к окошку и опустилась возле него на колени. Снаружи оно было сделано у самой земли под крыльцом — так, что от постороннего взгляда его защищали доски ступеней, и слабого света лампы никто не должен был видеть. Но Асе сквозь широкие щели между ступеньками улица была неплохо видна.
Там по-прежнему суетливо, с какими-то лихорадочными жестами, сновали в сером тумане люди. Они складывали костёр, и дрова уже возвышались довольно большой пирамидой. Вот из дома, что стоял перед костром, вышел человек с горящим факелом и поднёс его к хворосту, уложенному у основания пирамиды…
— Асенька, прими-ка, голубка, — шёпотом окликнула девочку Верна. — Мне к тебе не протиснуться. Сейчас мы тут всё обустроим, чтобы тебе было удобно.
Вскоре жилая часть подмостья сделалась очень уютной, вот только тьма в дальних углах немножко пугала.
— Отдыхай и ни о чём не волнуйся, дитя, — ласково сказала старушка и ушла наверх.
Ася осталась одна, и темнота вокруг словно сгустилась. «Ну, ничего, — приободрила она себя, — зато ясно, что снаружи этого слабого света уж точно не видно!» И она опять приникла к окну.
Глава 25
Жертва или беда
Костёр в центре деревни уже ярко пылал. Возле него собралась довольно большая толпа, там о чём-то долго спорили, оживлённо жестикулируя, потом все растянулись цепочкой вокруг огня и вдруг побежали в диком, неистовом хороводе. Они неслись всё быстрей и быстрей, подскакивая, размахивая руками и вскрикивая, и вдруг все разом, явно по чьей-то команде, остановились, вскинули руки к пляшущим языкам высокого пламени и закричали:
— Жертва или беда!
Тотчас один из них наклонился, поднял с земли чёрное большое полено, размахнулся и забросил его в костёр. Огонь ответил каскадом искр и неожиданно — взвившимся в небо языком чёрного пламени. Ася поморгала, прищурилась и посмотрела снова. Нет, ей не показалось: в середине яростного оранжевого огня трепетал и вился чёрный всполох. Толпа взорвалась исступлённым криком и вновь понеслась в неистовой пляске. Но вскоре снова остановилась, и снова раздался зловещий вопль:
— Жертва или беда! — и другое полено полетело в огонь, и второй чёрный язык страшного пламени взвился в ночное небо.
Так продолжалось довольно долго. Похоже было, что все, кто отплясывал этот яростный танец, уже принесли свою жертву, и начали, было, бросать по второму полену в почерневший костёр, когда вдруг что-то переменилось. Запыхавшиеся, горячечно возбуждённые люди снова сбились в толпу и о чём-то заспорили. Потом от них отделилось несколько человек, устремившихся к одному из домов. И вот уже мощные кулаки разгорячённой оравы застучали по двери так, что даже девочке сквозь туман были слышны раскатистые удары, — и громкие, переходящие в вой и визг, голоса закричали тому, кто скрывался в доме:
