18 июня, спустя месяц после того, как носитель вируса оказался на станции, нас осталось двадцать один человек. Двадцать один человек выживших, не погибших и не заболевших. Изменился весь командный состав, и капитан Лехонцев Владислав тоже. Только я, моя жена Лиза и старпом Игнатьев, его жена и его взрослый сын, офицер Игнатьев Сергей — это все, кто уцелел из командного состава.
Мы пытались понять, как действует вирус, пытались исследовать его поведение в различной среде. Мы пришли к выводу, что вирус активируется при выработке определенных гормонов. Потому, видимо, у детей он находится в спящем состоянии, и активируется только с наступлением полового созревания.
Мы также поняли, что не все подвержены действию вируса. В определенных организмах ему не хватает условий для активации. Мы анализировали и думали. Наши выводы могут показаться странными. Нас осталось мало, мы стоим на грани гибели. Мы понимаем, что столкнулись с очень страшным врагом, против которого у нас нет оружия. Все наши опыты, все наши исследования тут на станции не дали определенных результатов.
Но мы нашли то, что оказалось общим у всех незаболевших. В первую очередь уцелели семейные пары, отношения которых были крепкими и стойкими. Другими словами — семейные пары, которые любили друг друга. Мы проанализировали всех, кто изменился. И всех, кто остался. Не изменилась ни одна пара влюбленных. Все влюбленные друг в друга люди оказались невосприимчивыми к вирусу. И не изменились женщины, у которых были на Втором Уровне любимые и желанные дети.
Я хорошо знал команду людей, с которыми доводилось работать. И среди нас, уцелевших, оказался психолог станции, Ирина Команская. Она немало общалась с людьми станции, и знала личную информацию каждого. Уцелели матери и некоторые отцы, любящие своих детей. Другими словами, каждый, кто испытывал устаревшую, почти изжившую себя эмоцию под названием "любовь", оказался невосприимчив к вирусу. Видимо, под действием этой эмоции в организме вырабатываются вещества, блокирующие размножение вируса.
Другой причины — почему не все поддались действию вируса — мы не нашли. Выживает только тот, кто любит.
Шереметьев сделал паузу. Таис молчала, Федор тоже.
— 19 июня мы привели в исполнение наш план. Мы решили увести стаю на Нижний, пустующий уровень. Твари постоянно обитали вверху, там, где охотились на нас. Мы решили вывести стаю вниз, закрыть в отсеках и понизить температуру настолько, чтобы все особи впали в спячку. Удастся их вылечить, или нет — мы не знали. Нашей задачей было обезопасить станцию. Потому несколько наших продумали маршрут, по которому будут уводить стаю вниз. Кто‑то должен был стать приманкой, чтобы остальные последовали за ним. Я стал одним из тех, кто увлекал стаю за собой.
Мы продумали маршрут, пятеро наших спустились вниз и устроили замки на шлюзовых коридорах и отсеках. Там, где находились челноки спецназовцев. Замки мы устроили таким образом, чтобы их случайно никто не открыл. После того, как двери закрывались и замки срабатывали, напряжение на них повышалось настолько, что любая вставленная флешка уничтожалась.
Из тех пятерых, что приготавливали ангары на Нижнем Уровне, вернулся только один человек. Остальные погибли. Стая учуяла их присутствие внизу, спустилась и устроила охоту. Нас осталось всего семнадцать человек. И мы совершили свою охоту. Она оказалась последней почти для всех. Уцелел только я и моя жена Лиза. Лиза сильно ранена, но лекарства у меня на исходе. Стая заперта внизу, на Нижнем Уровне. Я проверил весь Верхний Ярус, роботы проверили Средний. Ни одной твари не осталось. Все заперты внизу.
Сегодня 20 июня 18 планетного круга. Связи с людьми у нас по — прежнему нет. Станция по — прежнему заражена. Воздух станции полон вирусов, которые продолжают дублироваться. Детьми на Среднем Уровне занимаются роботы, программы будут работать по — прежнему. Наш трехлетний сын Федор тоже находится среди детей. Мы не видели его уже больше четырех недель. Мы ничем сейчас не можем помочь ни нашему сыну, ни остальным детям. Наша задача — сохранить хотя бы детей и сохранить результаты наших исследований. Мы не можем допустить, чтобы крейсеры зашли на станцию. Потому мы хотим вылететь на челноке навстречу крейсерам с кодом тревоги М. О.X. I. Точно такой же код присваивается станции.
Лиза слишком плохо себя чувствует, я не знаю, смогу ли довести ее до людей. Она не приходит в себя уже второй день. Я должен попробовать спасти ее и вывезти со станции. Ради Лизы и ради детей я попробую выбраться на челноке.
Вот, пожалуй, я рассказал все. Мне придется оставить детей — их чуть больше сотни. Придется оставить станцию без взрослых. Стая заболевших надежно заперта внизу. Роботов — пятнадцатых у нас уже не осталось. Но я рад хотя бы тому, что удалось сохранить жизни детям. Мы не потеряли ни одного ребенка. Удалось сохранить даже тех, кто все еще находится в кувезах. Программы станции и сам сервер работают исправно. Мы запустили самоопределение станции, теперь все решения интеллект станции будет принимать сам, на время отсутствия взрослых. Интеллекту корабля присвоено имя Моаг — по начальным буквам кода.
Производство работает исправно, никаких нарушений не было. Благодаря тому, что производство хорошо изолировано от жилых отсеков, удалось избежать проникновения туда тварей.
Все‑таки, мы думаем, что вирус напрямую связан с человеческими гормонами. По какой‑то причине его блокируют испытываемые людьми чувства сильной эмоциональной привязанности. Настолько сильной, что люди не мыслят жизни без объекта привязанности. Так называемая любовь. Почему так происходит — мы не успели понять до конца.
Я заканчиваю запись, и мы уходим. И если есть Бог — да поможет Он нам и нашим детям.
Андрей замолчал, глядя в экран. После вдруг сказал чуть дрогнувшим голосом:
— Я очень люблю свою жену Лизу и люблю нашего сына Федора. Если мы больше не увидимся, если я не вернусь или погибну или изменюсь — я хочу, чтобы Федор это знал. Чтобы осталась хоть какая‑то память о нас. Мы всегда любили тебя, сын.
Запись закончилась. Лишь внизу пробежали последние слова — буквенная запись чуть запаздывала. И Таис увидела знакомую фразу. "Мы — сердечко — тебя".
Что значит сердечко? Любовь, что ли?
3.
— Вот теперь все ясно, — сказал Федор, не глядя на Таис, — теперь все встало на свои места.
— Это значит… — Таис не решалась продолжить фразу.
Она даже не решалась думать об этом. Невысказанная, не принятая мысль висела буквально в воздухе. И Федор озвучил ее с режущей ухо безжалостностью.
— Это значит, что вирус не в Моаге, Таис. Вирус в нас. Это мы носители вируса, мы — глюк этой станции. Я еще кое‑что нашел. Моаг же все записывал. Все, даже как перерождались и гибли люди. Все записано, оказывается, раньше на Моаге были не только тепловые датчики, но и голограммные камеры. Мой отец и мать успели уехать на единственном оставшемся челноке. Я так и не понял, что с ними сталось. Но через дней десять тут появился крейсер с роботами. Людей не было. Роботы перепрограммировали станцию, загрузили новые программы, привезли новых пятнадцатых, гораздо больше, чем было раньше. Лазерных мечей привезли, парализующих гранат. Я видел, как они сгружали ящики с оружием в одну из кладовых. Они запустили полностью автоматическую программу для Моага. Старые программы заботы о детях они убирать не стали, потому что для этого надо было бы полностью форматировать станцию, а это дорого и сложно. Они просто замкнули старые программы в круг, чтобы Моаг снова и снова их выполнял. И добавили новых. Станция теперь была ориентирована только на производство. Ну, а дети зачинались, выращивались по старым программам, а после вступала в силу новая программа, и детей усыпляли. Как раз в тот момент, когда они достигали полового созревания. В пятнадцать лет. Вот и все, Тай. Нас посчитали, видимо, за животных. За тварей, а не за людей. И потому можно нас плодить, а после усыплять. Как побочный продукт производственной станции. Как крыс, которые размножаются на складах, а после их травят. Люди на станцию не заходили, все делали только управляемые роботы.
