Это всего лишь примеры. Тем, которые можно (и нужно) обсуждать с молодыми девушками, гораздо больше. Впрочем, как и везде, существуют аспекты, которых касаться не следует. К примеру, те же самые вопросы техники секса, эрогенных зон, искусства поцелуев… Не то чтобы такими вопросами девушка-подросток не должна интересоваться, но обсуждение их с представителем противоположного пола провоцирует обоих на необдуманные поступки. И очень может случиться, что в результате эффект от такой беседы будет прямо противоположным ожидаемому. Впрочем, это говорит лишь о том, что родителям в тонком вопросе полового воспитания нужно обращаться лишь к людям, которым они действительно доверяют. Либо к специалистам, которых, к сожалению, у нас еще очень мало.
Аналогичным образом взрослая женщина может подсказать подростку-юноше следующее.
Рассказать о том, что девушка «любит» ушами, ей более необходимы нежность, поддержка и ласковые слова, нежели «лапание» в подъезде или в ночном парке; разъяснить ситуацию с контрацепцией, в частности развеять мифы о способах защиты, которые ничего не гарантируют (как, например, самый распространенный способ – прерванный половой акт); предупредить, что после «этого» у многих пар возникает взаимное отчуждение и резкое охлаждение отношений; намекнуть, что ранние половые связи зачастую приносят только разочарование, даруя весьма посредственное удовольствие парню и лишь отрицательные впечатления его подружке.
И, наконец, любой из окружающих подростка взрослых может объяснить, что реальный половой акт имеет не больше общего с таковым в порнофильмах, чем киношный бой Джеки Чана с кровавой и жестокой уличной дракой…
Вообще, натурализм изображенного иногда очень здорово помогает. Жизнь, сама жизнь показывает, что множество вещей, которые кажутся нам такими замечательными (благодаря рекламе, кино, телевидению и другим масс-медиа), на деле не такие уж привлекательные и желаемые. Поэтому с ранних лет нужно приучать ребенка к тому, что между реальными вещами и их демонстрацией в прессе и на телевидении – огромная разница. Это называется – прививать «критический подход». Зачастую такой взгляд на жизнь очень здорово выручает.
Что ни говори, а к каждой семье, к каждому ребенку, к каждому родителю нужен свой, индивидуальный подход. И найти этот подход проще всего тем, кто живет рядом. Поэтому повторюсь еще раз (и, наверное, не последний): главной опорой в любых сложных ситуациях, в ваших взаимоотношениях будут оставаться ваш личный опыт, ваш взгляд на жизнь и ваше мировоззрение. В конечном итоге решать вам. В том числе и в выборе стратеги, полового воспитания. И, наверное, не суть важно, что выберут родители: широкомасштабное половое просвещение либо осторожную тактику целомудренности – выбор подскажет сама жизнь. Важно, чтобы всегда, в любой ситуации ваш ребенок был уверен: вы его поймете и поддержите. И тогда, поверьте, многие трудности обойдут ваш дом стороной.
9
Уроки Старого Доктора, или Ещё раз о воспитании
Я не возношу Тебе длинных молитв, о Господи. Не посылаю бесчисленных вздохов. Не бью низкие поклоны.
Не приношу богатые жертвы во славу Твою и хвалу. Не стремлюсь вкрасться Тебе, Владыка, в милость. Не прошу почестей.
Нет у меня мыслей-крыльев, которые вознесли бы песнь мою в небеса. Слова мои не красочны и не благовонны – нет у меня цветов. Устал я, измучен.
Глаза мои потускнели, согнулись под грузом забот. И все-таки обращаюсь к тебе, Господи, с сердечной просьбой.
Ибо есть у меня драгоценность, которую не хочу доверить брату-человеку.
Боюсь – не поймет, не проникнется, пренебрежёт, высмеет.
Всегда я пред Тобою смиреннейший из смиренных, но в этой просьбе моей буду неуступчив.
Всегда я говорю с Тобой – тишайшим шепотом, но эту просьбу мою выскажу непреклонно. Повелительный взор свой устремляю в высь небесную.
Распрямил спину и требую – ибо не для себя требую.
Ниспошли детям счастливую долю, помоги, благослови их усилия.
Не легким путем направи их, но прекрасным. А в залог этой просьбы прими мое единственное сокровище: печаль. Печаль и труд.
Януш Корчак. Молитва воспитателя
Надежда умирает последней. Даже если надеяться на что-то глупо. Даже если точно знаешь, что надежды нет. Но человек так уж устроен: он всегда надеется.
Сегодня. Приказ пришел сегодня. Значит, нужно собираться… Это не шутка – собрать всех…
Как-то совсем непривычно: даже убрать ничего не успели, все остается как есть. Как будто пожар. Хотя – это и есть пожар. Это хуже пожара – от пожара можно спастись, выбежав на улицу.
Он уже стар. Шестьдесят с хвостиком – это не двадцать лет. Но, кажется, прожито никак не меньше века. Тяжело. Очень тяжело. Никому, наверное, такого не выпадало – и, Боже милостивый, не дай, чтоб выпало еще когда-нибудь. Потому что это за пределами человеческого. Потому что нигде, ни в какой книге не сказано, что делать, когда ты сделать ничего не можешь.
Ну ничего, Януш, не придется тебе больше ползать по помойкам да гнилым подвалам, выискивать картофельную шелуху, каждый божий день ломать голову: как прокормить две сотни ртов, когда вокруг – на этом несчастном каменном пятачке – три сотни тысяч голодного народа, и никакого продовольствия сюда никто не завозит. Просто потому, что их обрекли на смерть. Ничего этого больше не будет. Скоро.
Выходим. Ребята – молодцы: нет суеты, никакой паники. Строятся. Франек нагнулся завязать шнурки. Боже, какие же они худые. Он – врач. Ему нельзя допускать такое. Как можно, чтобы ребенок был таким худым? Чтобы от голода не мог подняться с кровати? Чтобы умер прямо на улице? Чтобы грыз голенища старых сапог? Да что тут… Чем они питались эти месяцы – это вспомнить страшно. Еще год назад он бы сказал, что это нельзя есть. Никому, а тем более детям. Еще год назад он многого не знал. Не знал, что можно бросить тысячу младенцев в холодном каменном доме просто так – ни на кого. Околевать в лужах замерзающей мочи, на загаженном паркете… И что никому до этого не будет дела. И что человек – Человек, к которому он всегда обращался, на которого надеялся, – будет жить по закону животного: лишь бы не я… Боже, как же они пережили эту зиму, непостижимо…
Когда он остался один на один с двумястами детьми в огражденном колючей проволокой гетто, казалось, это больше, чем может вынести человек. Он уже не думал о себе. Он давно отвык думать о себе. Будешь думать о таких пустяках, ничего не сделаешь. Но как можно было что-то делать там, где ничего сделать нельзя? Где не было ничего, кроме насмерть запуганных, голодных, истерзанных страхом людей, которые тоже пытались выжить. Выжить там, где выжить было нельзя.
Каждый день превратился в бой со смертью. Но их было так мало – он и несколько воспитателей. Смерть же ходила вокруг с тысячью лиц – тиф, туберкулез, холод, облавы, шальная пуля, голод. Самое страшное – это голод. Никогда к нему не привыкнуть. Никогда. Как они еще умудрялись выжить, он и его дети? Один Бог знает.
