– Ты что-то знаешь? Говори!
– Что знаю? – испугалась венецианка.
– Его хотят убить? Моего сына? Моего Илюшку?
Руку Гюлесен она так и не выпустила, и девушка со вскриком выдернула свою потную ладошку из горячей руки Хюррем.
– Успокойся! Ты что?! Никто не хочет его убивать! Успокойся!
Почему Гюлесен так говорит? Она тоже в заговоре против ее сына?
– Подумай сама! – Гюлесен уже чуть не плакала. – Кто покусится на сына султана? На тебя – может быть, но не на малыша! Тем более, кроме твоего Ильясика, у Сулеймана только один сын. Любой, кто будет просто заподозрен в том, что хотел отравить малыша, будет немедленно казнен!
Хюррем выдохнула. Гюлесен права. Ее малышу ничего не угрожает, ну разве что – остаться без мамы…
– Хочешь, я буду пробовать всю еду, которую тебе приносят?
– Господи, Гюлесен, почему?!
– Ну, ты одна здесь отнеслась ко мне по-человечески. Без зависти, без шпыняния. И потом, у тебя есть маленький ангелочек, я так завидую тебе! Я так хотела ребенка! Не потому, что тогда бы мое положение здесь изменилось, просто… Просто женщина без ребенка…
И Гюлесен зарыдала, размазывая по лицу краску с ресниц.
Сулейман пришел вечером сам. Поцеловал малыша, положил его назад в колыбельку, повернулся к окну. Заложил пальцы за пояс, стал качаться с пятки на носок.
Сердится, поняла Хюррем. Только вот на кого? На нее? На свою мать?
– К тебе заходила валиде?
Странный вопрос. Он ведь и так знает, что заходила. Пряча нахлынувшее раздражение, она просто кивнула. Если он задаст еще один идиотский вопрос – она не выдержит, скажет что-нибудь грубое.
– Она приходила жаловаться на тебя. Сказала, что ты была груба с ней, причем в присутствии слуг.
Кто с кем был груб – еще вопрос. Но в ответ она только пожала плечами.
– Я сказал, чтобы она больше не пыталась вмешиваться в то, что ее не касается.
Хюррем кивнула, кусая губы, чтобы не расплакаться. Ей было страшно, ей хотелось уткнуться ему в грудь и разрыдаться. Но показывать свою слабость нельзя. Нельзя. Она перестанет быть ему интересной, он бросит ее – одну из многих плачущих женщин в своей жизни.
Через секунду она поняла, что все-таки рыдает и что нос ее уткнут в твердое плечо, украшенное не менее твердой вышивкой, а Сулейман ласково гладит ее по голове.
– Ну, успокойся, успокойся! Я так люблю тебя, маленькая. Ну хочешь, я…
Сейчас пообещает что-то, что не сможет выполнить, и потом будет обвинять ее. Она ладошкой прикрыла его губы.
– Не говори ничего такого, о чем потом пожалеешь.
Он благодарно поцеловал узкую горячую ладошку.
– Проси что хочешь. Выполню любое твое желание. Обещаю!
Что хочешь? Чего она хочет, он выполнить не сможет: она хочет назад, в двадцать первый век, к маме… Или – не хочет? Кажется, она больше не хочет домой… По крайней мере – без него, Сулеймана, и без своего малыша.
– Моя просьба покажется тебе странной, но… Выдай Гюлесен замуж, хорошо?
– Гюлесен – это твоя подруга? Ах да, это та, которую ты просила поселить с тобой. Хорошо, я подумаю.
– Ее… ей… Она была…
Как же это сказать-то? Насколько все-таки было проще в своем… бывшем своем времени. Ведь наложница султана, с которой он, как выражаются восточные поэты, «вступил в свое право», не может покинуть гарем.
– Она была твоей… Она с тобой… Ты с ней… спал… вернее, не спал…
Он удивленно отстранил ее от себя:
– В таком случае она не может быть выдана замуж. Так заведено.
– Так отмени эту традицию. Ведь ты можешь!
– А почему ты так беспокоишься о ней?
– Она моя подруга. Единственная. И она очень молода. Она может еще стать матерью. Ведь для женщины это так важно!
– Есть традиции. И их нужно соблюдать. Ведь государство стоит на устоях, традициях. Это основа власти.
– Она… Она такая добрая! Ты не понимаешь… Я… я думала, что меня отравят. А она сказала, что готова пробовать всю пищу, которую мне будут приносить. Понимаешь?
– Отравить? – Он крепко сжал ладонями ее руки и прижал к своей груди. – Пока я жив, с тобой ничего не случится. Клянусь!
– Ты обещал – любое мое желание. – Она упрямо сжала губы. – Найди для Гюлесен мужа. Только хорошего.
– Хочешь, я выдам ее замуж за Ибрагима?
Ха, за Ибрагима! Разве из него может получиться хороший муж? Выдать Гюлесен за него означало бы сделать ей дурной подарок. Хотя – венецианка наверняка была бы счастлива просто оттого, что у нее есть муж, детки…
– Ибрагиму лучше жениться на османке, – твердо сказала она. – Ведь он грек, ему и так многие не могут простить его иностранного происхождения. Выдай ее за кого-нибудь другого. Но то, что Ибрагима нужно женить, – это хорошая мысль.
Сулейман снова погладил ее по голове.
– Ибрагима мы тоже обязательно женим. Но сперва я бы хотел сыграть другую свадьбу. Нашу с тобой.
Она остолбенела. Знала, что Роксолану султан тоже официально взял в жены, но это случилось много лет спустя после ее появления во дворце, кажется, они с султаном уже лет пятнадцать на тот момент вместе прожили. Да и произошло это после смерти валиде: при жизни властной и могущественной матери Сулейман – тот, «исторический», – просто побоялся.
И хотя ее согласия никто не спрашивал, она снова уткнулась носом в золотое шитье и пробормотала:
– Я согласна.
Глава 13
– Почему ты такая расстроенная? – интересовалась заехавшая «в гости» Гюлесен. Именно в гости, хотя, кажется, больше ни у одной султанской жены не было возможности «водить дружбу» с кем-то вне гарема. А может, и была, ее саму этот вопрос не так-то сильно и интересовал. – Повелитель впускает в свои покои других женщин?
Боже, как романтично и завуалированно: «впускает в свои покои»!
– Попробовал бы он только! – Хюррем хмыкнула.
Гюлесен с интересом уставилась на подругу, не забыв, между тем, запихнуть в рот кусок истекающей медом лепешки.
– Что, на самом деле за все это время – ни разу?! Только ты – и все?!
Хюррем снова усмехнулась.
В это, наверное, было трудно поверить, но до сегодняшнего дня она и в самом деле была – единственной.
Но опять же, как уже случалось не раз и не два, вмешалась могущественная валиде.
Сама Хюррем узнала об этом случайно: после того как Сулейман все-таки «устроил судьбу» Гюлесен, «ушей» она лишилась. Больше некому было прибегать и рассказывать ей все последние новости и сплетни. Нет, не так: и прибегали, и рассказывали, но не делились информацией, а наушничали. Каждый стремился преподнести свою версию, услужить могущественной султанше, матери двоих султанских детей, и обязательно получить от этого какую-то выгоду для себя.
