Часто она забывала поесть и все чаще выходила на балкон и смотрела вверх. Может, и вправду – сумеет улететь?
Один раз, отправив нянек с детьми в сад и оставшись в комнате одна, она вышла на балкон, сбросила туфли и влезла на узкие перила. Отсюда двор выглядел совсем по-другому. И мозаичные плиты внизу, и небольшой фонтанчик, и розы, и посаженные по ее приказанию странные лиловые цветы, названия которых она не знала – увидела один раз мельком, проезжая в закрытом экипаже (Сулейман разрешил жене «прогулку»), а потом долго не могла объяснить женщинам, какие именно цветы она имеет в виду.
Небо было белесое, словно выстиранная много раз тряпка – только присмотревшись, можно понять, что когда-то она была голубой… Она раскинула руки в стороны.
Что же ты, Стаська, многократно умиравшая и возрождавшаяся немного другой и с другим именем? Чего стоишь? Лети! Ведь осталось сделать всего только один шаг.
– Хюррем! Нет!
На звук она обернулась, нога соскользнула, и она полетела, но не вверх – а вниз.
Очнулась она от детского плача. Где-то далеко, на краю ее сознания, взахлеб плакал ребенок, а какой-то взрослый голос – она не могла понять, мужской или женский, – что-то бубнил, видимо успокаивая малыша.
Она открыла глаза.
Комната. Ее комната. Ребенок плачет – по соседству, но не здесь. Ильяс. Это плачет Ильяс. Что с ним? Его обижают? Она рванулась встать, но сил не было, и она снова упала на подушки.
Твердая холодная рука взяла ее за запястье.
– Лежите, милочка, лежите. Все будет хорошо.
Доктор. Доктор? А почему он говорит с ней по-итальянски?! И одет он как-то странно… по-европейски одет…
Ее осматривал доктор?! Но ведь посторонним мужчинам не то что султанских жен – даже наложниц не показывают! Рука из-за занавески – вот и весь осмотр!
– Доктор, вы кастрат?
Доктор захохотал – гулко, раскатисто; бритое лицо его с отвисшими, как у английского бульдога, брылями тряслось в такт увесистому животу, обтянутому темно-красным камзолом.
– Почему кастрат? – поинтересовался он басом. – С чего это вы так решили, милочка? Или у вас есть тайные причины желать мне такой судьбы?
– Потому что не кастратов сюда не пускают…
– Как видите, пустили. – Тон лекаря стал серьезным. – Ну, что же, соображаете вы неплохо. Осталось только выяснить: помните ли вы, что произошло?
Помнит? Застиранное, разлезающееся в клочья небо, страшный крик – и полет…
– У меня что-то сломано?
– Не беспокойтесь, Ваше Величество, с вашим телом все в порядке.
Какие переходы, надо же! То «милочка», то – «Ваше Величество»…
– Знаете, доктор, мне будет более приятно, если вы будете относиться ко мне просто как к пациентке, без всех этих… титулований.
– Боюсь, о вашем величественном супруге то же самое сказать нельзя. Вряд ли ему понравится, что я фамильярничаю с его женой.
– Поверьте, доктор, ему сейчас будет все равно, если вы сумеете поставить меня на ноги. Так вы сказали, с телом все в порядке. Но я разве… не упала?
– К счастью, внизу находился один из ваших… этих… как их… – лекарь пощелкал пальцами, – янычар, кажется, но я точно не уверен. Вы свалились прямо на него. Вернее, он успел вас подхватить. Так что самые серьезные повреждения у вас – это несколько синяков. Но меня больше интересует, что творится в вашей голове. Вы… хотели покончить с собой? Вы ведь ранее были христианкой, насколько я понимаю, и должны знать, что самоубийство – величайший грех. Впрочем, и в исламе, кажется…
– Доктор, я вовсе не собиралась кончать с собой: у меня двое детей, и дочка – совсем крошечная. Это, поверьте, удержит от самоубийства куда надежнее, чем любая из религий.
– Тогда что… Вы можете рассказать мне, почему вас понес… зачем вы залезли на карниз?
Она задумалась. Доктор – итальянец, стало быть, раздобыл его где-то, скорее всего, Ибрагим: он водит дружбу с венецианскими купцами, часто бывает в их квартале. Насколько врачу можно доверять? Итальянцы – великие мастера отравлений, может быть, ее странное самоощущение связано как раз именно с тем, что ей что-то подмешивали в еду?
Но если не отталкиваться от необъяснимой неприязни, испытываемой ею по отношению к Ибрагиму, то – зачем ему травить ее? Она ему не сделала ничего плохого… пока что. И вообще, кому-то же нужно довериться?
– Со мной все в порядке, синьор.
Нет, не получилось. Привыкла за эти годы, что полностью доверять может только одному человеку – самой себе.
– Я все же останусь и понаблюдаю за вашим самочувствием, – решил лекарь.
Наивный! «Останусь» – да ему тут остаться разрешат только при одном условии.
– Мэтр, – она применила французское слово, понятия не имея, поймет ли ее итальянец, но он не переспросил, – я же не зря в начале разговора поинтересовалась… не относитесь ли вы к третьему полу. Вам здесь остаться не разрешат, но, если мне станет хуже – обещаю, что обращусь именно к вам.
– Такие вещи владыкам не говорят, но я все же осмелюсь. Вы – необычная женщина. Честно говоря, я предполагал увидеть женщину постарше, а не… совсем девочку.
– Вы мне льстите, синьор. Мне двадцать.
А двадцать – и у тебя на родине возраст, так сказать, уже зрелый.
Он кивнул.
– Я знаю, что вы родили великому султану двоих детей, но, признаюсь, ваше тело выглядит совсем девичьим.
Скажи уж лучше – «тощая селедка»; а лекарь-то не прост! И возможно, он не совсем и лекарь… или, по крайней мере, не только лекарь. Вот и хорошо, что она не открылась.
– Я благодарю вас и надеюсь, что Великий Султан вознаградит вас за помощь как полагается.
Лекарь поклонился и, пятясь, вышел из комнаты.
Глава 15
Яд? Ерунда. Она просто расклеилась. Надо взять себя в руки. А то она прожила «здесь и сейчас» уже почти пять лет – а что она знает о том, что творится вокруг? Да ничего! Если бы ей удалось вернуться назад, домой, в свое время, и рассказать о том, что с ней произошло, – что бы она отвечала на расспросы? «Не знаю», «не видела», «не имею представления». Пять лет, почти пять лет она тут, а что – разве она знает, что творится хотя бы в стране? До того, как выдала замуж Гюлесен, знала только то, что творится в гареме, а теперь – и это через раз. А вот какую государственную политику проводит ее муж? С кем намечается война, а с кем дружба – разве об этом она задумывалась? Жила какими-то своими интересами, предел мечтаний – выдать замуж Хатидже-султан…
А ведь кто-то, помнится, порицал ту, настоящую, Роксолану за то, что она ничего не сделала для своей Родины… А сама-то ты? Имея в разы больше информации – даже при всем твоем наплевательском отношении к истории?
