Она открыла глаза. Страшный сон. Ей приснился страшный сон, как будто Сулейман убил их старшего сына, Ильяса. Господи, ну приснится же такая глупость.
– Она очнулась.
– Она очнулась… она очнулась…
Ну сколько можно повторять одно и то же?
– Как вы себя чувствуете?
Лекарь. Другой лекарь, не тот, что тогда… Тогда…
Дуреха. Конечно, не тот: в прошлый раз ей вызывали врача примерно три десятка лет назад. Да, Ильясику тогда было около двух, а Михримах и вовсе была совсем крохой. Ильясик… Ильяс… умер на самом деле?! Это был не сон?!
– Хасеки, как вы себя чувствуете?
Лекарь – иностранец, свой бы сейчас принялся разводить церемонии и обращаться в третьем лице.
– Мой сын мертв?
– Но, хасеки, вы…
– Не бойтесь, хуже мне уже не будет.
– Ваш сын мертв. А это вам просили передать.
Что этот лекаришка сует ей? Какая-то бумага. Письмо от Сулеймана. Он убил ее сына, а потом написал ей стихи?
– Уберите. Я не хочу это читать.
– Ваш сын Сулейман просил, чтобы вы это прочли…
И вправду – почерк на бумаге, что ей так навязчиво сует лекарь, не мужа. Это писал сын.
Она развернула бумагу. Первые слова дались ей с трудом: буквы прыгали и наезжали одна на другую. Она несколько раз моргнула, с силой сжимая веки. Сулейман-младший никогда не писал ей писем… Очередное нехорошее предчувствие сжало сердце. Что-то случилось с еще одним из ее сыновей, что-то плохое…
«Мама, я знаю, мне не может быть прощения… – писал ее второй сын, сын, рождения которого она в свое время так ожидала, сын, в которого вкладывала столько сил, сын, который, как она мечтала, сможет, сев на престол Османов, продолжить ту политику, которую начала она… Ее надежда. – Не может быть прощения, как не может быть прощения братоубийце. Да, я знаю, ты почему-то решила, что это отец убил Ильяса, – ты говорила об этом в бреду, когда я сидел рядом и держал тебя за руку. Отец… он боялся даже подойти к тебе. Он считает себя виноватым, хотя на самом деле его вины в том, что Ильяс погиб, нет. Ведь это сделал я.
Да, мама, это я застрелил своего старшего брата. Я должен рассказать тебе, как все произошло.
Я только вернулся и отправился к отцу, чтобы засвидетельствовать свое почтение.
Сперва я собирался зайти вначале к тебе, но мне сказали, что у тебя Ильяс, и я решил, что не стоит мешать ему, он всегда ревниво относился и ко мне, и к Селиму, когда мы пытались отнять твое время, на которое, как он считал, он имеет права больше всех. Сейчас я думаю: лучше бы я пошел сперва к тебе, а к отцу – уже потом. Но что уже сейчас говорить о том, что могло бы быть. Я пошел к отцу. Я не велел докладывать, решил сделать сюрприз. Вот и сделал.
Я вошел и увидел… увидел…
Отец сидел в своем любимом кресле, растерянный, а перед ним стоял человек и наставлял на него пистолет. Клянусь, мама, в тот момент я не видел, кто целится в отца из пистолета! Я видел только оружие и знал, что под прицелом находится один из самых дорогих мне людей.
Я взвел курок и, крикнув, выстрелил. Человек, который держал под прицелом отца, повернулся, и я увидел, что это мой старший брат. Клянусь, мама, я уже ничего не мог сделать, ведь пуля уже летела. Мне казалось, что она летит так долго, долго; я крикнул, а Ильяс успел удивиться, но было уже поздно. Он удивился и упал, и я сперва не поверил, а когда отец бросился к нему и подхватил его голову, я понял, что старшего брата у меня больше нет.
Потом не помню. Ничего не помню. Потом я увидел тебя. Свою мать, которую я лишил одного из сыновей.
Потом опять не помню. А потом отец ударил меня по лицу. Больно ударил. И сказал, чтобы я взял себя в руки. Ильяса унесли, вообще, кроме меня и отца, в комнате никого не было. И он объяснил, что Ильяс на самом деле не хотел ничего плохого.
Прости меня, мама. Я лишил тебя одного сына, а сейчас я лишу тебя второго, но жить братоубийцей я не могу. Прощай, мама! Я очень люблю тебя и отца».
– Что вы делаете! Вам надо лежать!
– Мне нужно…
Ей срочно нужно идти. Может быть, она еще успеет. Успеет остановить.
– Помогите мне.
– Вы убьете себя!
Дурак. Он что, не знает, что с правящими особами так не разговаривают? И он не в своей этой… Европе.
– Если вы не хотите лишиться головы, то помогите мне подняться и дойти, куда я скажу.
Лекарь закатывал глаза, что-то бормотал, но все же помог ей встать, обуться; подскочила служанка, что-то накинула ей на плечи.
Первые шаги дались с трудом, шаге на десятом ей показалось, что стало легче – и тут же чуть не упала.
Лекарь подхватил ее на руки. Наверное, стены этого дворца такого вообще никогда не видели – чтобы жену султана тащил на руках посторонний мужчина, в придачу – не евнух, да еще и европеец. Впрочем, этот дворец многое что увидел впервые, когда она появилась тут.
– Несите меня к сыну. Ну, живо!
Лекарь возражать не стал, но и нести не стал. Пощелкал пальцами; откуда-то возникли евнухи, подхватили.
– Несите госпожу в ее комнату.
– Нет! – крикнула она, удивляясь, откуда у нее взялись силы на крик. – Нет! Несите меня к сыну!
Где Сулейман? Ведь он ничего не знает! Сын написал письмо ей…
– Срочно пошлите за моим… За Великим Султаном! Срочно…
Она открыла глаза. Она снова была в своей комнате. Ее не послушались и принесли сюда. Наверное, она потеряла сознание. Но все же – должны были выполнить ее приказ. Хасеки она или кто?! Те, кто ослушался, должны быть наказаны…
Кто-то сжал ее пальцы. Кто-то… Сулейман. Муж.
– Что… что…
Он ткнулся лбом в ее руки.
Слегка приподнявшись на локтях, она увидела, что плечи Сулеймана крупно трясутся. Он плакал.
Она поняла все без слов. Она опоздала. Снова опоздала.
В груди пекло. Лоб стал мокрым. Господи, кто бы ты ни был – христианский, мусульманский, – за что караешь? За что?!
– Наш сын…
Сулейман поднял мокрое от слез лицо. Она впервые видела его плачущим – впервые за тридцать пять лет. Своего сильного, гордого, жесткого, а порой даже и жестокого мужа, который за два дня потерял двоих взрослых сыновей.
– Наш сын убил себя.
– Как это произошло?
Зачем она спрашивает? Не все ли равно, принял ли он яд или свел счеты с жизнью каким-то другим способом? Может, лучше не знать об этом?
– Это я… я виноват… Я не сумел…
Она вцепилась в руку Сулеймана.
– Объясни мне, как это произошло. Что хотел от тебя Ильяс? Почему он угрожал тебе?
