После появления папы, вся наша жизнь начала быстро меняться, через три дня, мы собрали кое–какие вещи и на нашей машине в большой колонне выехали в сторону шахт. Там мы жили сначала очень неплохо, еды хватало, у меня было много друзей. Иногда у нас даже были школьные занятия. Только там, где мы жили, не было окон на улицу и все время чем–то неприятно пахло. Я называла место, где мы жили, пещеркой. Но к этому я быстро привыкла, к тому же рядом, в нашей пещере, была моя любимая мамочка.
Так мы прожили почти два года, папа на этой шахте был большим начальником, он распоряжался всеми продуктовыми запасами и именно он начал обменную торговлю с другими шахтами. Он же одним из первых вошел в новую элиту, поэтому мы с мамой имели все самое лучшее, а в еде ни в чем себе не отказывали. Но, постепенно, папа начал от нас отдаляться, даже мои друзья начали говорить, что у него на четвертом уровне имеется целый гарем. Он начал у нас появляться очень редко и почти что всегда — выпивши.
Потом у нас в шахте произошел бунт, люди просто обезумели, даже у нас, на элитном уровне, поднялась страшная суета и даже слышалась стрельба. Так было дня два, о папе ничего не было слышно, а мы с мамой очень испугались и все это время сидели у себя в пещерке. Но однажды раздался громкий стук в дверь, мама открыла, и к нам ворвалось человек пять. У них у всех были автоматы, и они были очень страшные и злые, громко ругались. Когда мама попыталась что–то узнать о папе, один из них стукнул ее прямо в лицо. Двое из этой группы были мне известны, они работали в папином департаменте и иногда бывали у нас в гостях. После того, как мама заплакала и упала на кровать, я бросилась к дяде Рубену с криком и жалобами, но он грубо оттолкнул меня и выкрикнул:
— Молчи, ублюдочная тварь, а то я лично сверну тебе шею.
Потом он повернулся к остальным и начал распоряжаться:
— Рустам, ты с двумя брателлами, бери эту валяющуюся суку и веди ее на второй уровень, к другим блядям. Если опять начнет орать, то дай ей еще в рыло, а если и это не поможет, то можете засадить ей, по самое не могу. Я думаю, что сегодня это еще можно будет сделать на халяву. Только не забудьте вставить ей в рот кляп, а то она своей мерзкой слюной забрызгает все стены. А я с Кузей, пока отведу маленькую сучку к другим малолеткам на пятый уровень. Встречаемся через тридцать минут в большой столовой, вроде, Комод хочет нам еще что–то поручить.
Человек, который ударил маму, зло усмехнулся и сказал, сильно коверкая слова:
— Слушай, дарагой, а ти что, совсэм нэ хочэшь попользоваться этим элитным мясом. А-а! Хытрый ти, наверное, брэзгуешь тухлым мясом — хочэшь засадить свэжэнкой мартышке. Ай, нэ хорошо! С друзьями дэлиться надо, брат. Давай их обеих здэс будэм эбат. Ты как главный, будэш у нас пэрвый.
Дядя Рубен улыбнулся и ответил:
— Да мне уже за эти два дня от вида голых баб, блевать хочется. Не у всех же такой чугунный член, как у тебя. А что касается этой сопли, то там, в дырку только карандаш и можно вставить, да и то весь кровью измажешься. А, сам понимаешь, что эта хата Хасану достанется, он тебе за беспорядок, учиненный в его вотчине, быстро глаз на жопу натянет и моргать заставит. Так что, давай, отводи этот мешок с говном к другим коровам и не опаздывай в столовую, а то Комод ждать не любит.
После этих ужасных разговоров (прошло уже столько лет, а я до сих пор помню их, слово в слово), он за шкирку выкинул меня за дверь, и вышел сам. Вместе с ним вышел и другой человек, которого я знала — дядя Мирза. Они пинками погнали меня к центральному стволу шахты, там, на площадке, был установлен пулемет, около него стояли три мужика страшного вида. Они очень грубо шутили, мы забрались в клеть подъемника и спустились на пятый уровень. Там мы прошли по штреку, добрались до двери с решеткой, за ней увидели несколько больших помещений, это был приют для детей врагов народа. Так мне сказала надзирательница, которая встретила нас у входа. Она расписалась на листке бумаги и взяла меня у дяди Рубена. После этого кошмарного дня я никогда больше не видела не свою любимую мамочку, не своего папу.
В пещере этого приюта было очень темно, воздух был очень вонючий, у меня даже закружилась голова, и я чуть не упала. Когда я заплакала от пережитого ужаса, надзирательница, очень больно ударила меня по щеке и прошипела:
— Что, не нравится, как живут обычные люди, в обморок, гнида, падаешь? Ну, ничего, подожди, скоро забудешь свою прежнюю жизнь и жранье из золотой тарелочки. Будешь не элитой, а грязной шлюхой для наших камрадов.
В ее голосе было столько ненависти и злобы, что я не выдержала и снова заплакала, за что получила еще один удар по щеке. Потом меня пинками заставили двигаться вглубь коридора, по обеим сторонам находились спальни и другие помещения этого центра содержания детей.
Сначала тут жили дети, эвакуированные из Ростовского интерната и Дома малютки, а затем сюда начали помещать детей врагов народа, да и просто тех, у кого родители умерли от болезней или погибли. В нашей спальне сначала было тридцать девочек моего возраста, и никто из них не верил, что я жила на элитном уровне и что папа мой распоряжался всеми продуктами шахты. Первые несколько месяцев они издевались надо мной и били меня, но потом как–то я сдружилась с несколькими девочками, особенно со Светой, и вместе с ними мы смогли дать отпор детдомовским заводилам. Тем более, детдомовские были все истощенные, часто болели и умирали. Места у нас быстро освобождались и через год нас объединили с девочками из соседней спальни, и опять, все кровати были заняты.
Примерно через полгода после этого, у нас в приюте произошли большие изменения. Всех мальчиков и самых некрасивых, уродливых девочек куда–то перевели. Оставшиеся надзирательницы, говорили, что организован новый "мясной" корпус. И если кто будет себя плохо вести, окажется тоже там, а это прямая дорога под нож мясника. Все уже знали, что из самых непослушных и буйных в мясном цехе готовят фарш на котлеты. После этих изменений у нас в приюте начались совсем черные времена. За малейшую провинность секли кнутом, кормили только мамалыгой из зерна и кукурузы, вывезенной с элеваторов. Нас объявили высшей школой куртизанок и приписали к сословию гейш. После этого у нас появились три новых надзирателя — мужчины. Старые надзирательницы называли их евнухами.
Было объявлено, что каждая воспитанница при достижении шестнадцати лет, если не будет продана, или передана нашей элите, будет направлена в бордель для быков. Так же было начато наше обучение, до этого никаких занятий у нас не было, просто заставляли делать всякую мелкую и грязную работу. Обучение вели обычно новые надзиратели, они буквально издевались над девочками. Например, один из них, по прозвищу Шакал, забил насмерть Таню — мою подружку. Она всего лишь плохо выполнила одно из практических заданий — минет, называется. Плохо сосала и прикусила у Шакала член — тот озверел и начал ее бить деревянным кием. Обычно всегда наказывали плеткой, но в этот раз Шакал пришел на занятие после игры на бильярде и принес с собой свой кий.
В последние два года кормить нас стали немного лучше, даже иногда давали котлеты. Кроме этого, два раза в месяц начали устраивать бани. А тех, которых готовили на продажу, котлетами кормили два раза в неделю и почти ежедневно давали зеленый лук или петрушку. Перед самой продажей выдали новую одежду и белье.
