– А вы не хотели, чтобы вас поймали?
– Я вообще-то не очень задумывался, что буду делать после того, как осуществлю свой замысел, – признался Мещеряков. – Жить мне было все так же незачем. И я даже полагал, что это ружье сделает еще один выстрел… Уже в меня. Но пока я здесь жил, что-то во мне изменилось. Я понял, что мне нравится бродить по лесу, встречаться с людьми, помогать им по мере сил. Что мне еще хочется жить. Так что могу ответить: да, я не хотел, чтобы меня поймали.
– Поэтому и приняли меры предосторожности: надели черную куртку, в которой вас до этого не видели, намазали обувь креозотом, а ружье после выстрела бросили в озеро?
– Да, именно так. Куртку эту я привез из Москвы специально для этой цели и ни разу здесь не надевал. И я заранее приметил дуб возле дороги, куда можно будет ее спрятать. Место неприметное, и я решил, что ее там вовек не найдут. А если и найдут, то возле дороги всегда много всякого хлама валяется, не придадут значение.
– А Тонких вы не встречали за эти месяцы, пока ходили по поселку?
– Встречал, и не раз, – кивнул Мещеряков.
– Не боялись, что он вас узнает?
– Нет, нисколько. Мы с Алешей, правда, похожи. Но ведь этот человек на меня ни разу не взглянул, даже в зале суда не посмотрел. И потом, такие, как он, не запоминают чужие лица.
– Вот в этом вы ошибаетесь, – покачал головой Гуров. – Аркадий Тонких видел в поселке Василия Ионова – помните, того бродягу, который к вам заходил? И он его вспомнил. И вас, видимо, тоже узнал. Когда в него попала пуля и я подбежал к нему, он прошептал: «Это он, он… я узнал». Правда, потом, когда я навестил его в больнице, он отрицал, чтобы говорил такое и что кого-то узнал…
– Я думаю, он узнал не меня, – медленно произнес Мещеряков. – Я думаю, он узнал моего сына. Уж его-то он должен был запомнить. Да, наверное, я ошибаюсь, и своих жертв он помнит. Если Василия вспомнил, то и Алексея не должен был забыть. Я и сам считаю, что в тот вечер не я сам нажимал курок – это мой сын водил моей рукой.
На какое-то время в сторожке повисло молчание. Потом Мещеряков поднялся и стал озираться.
– Что-то ищете? – спросил его Гуров.
– Да, вспомнил, что у меня носки теплые есть, хочу их с собой взять, – объяснил хозяин сторожки. – Ноги у меня в последнее время зябнуть начали. Ревматизм, наверное. А в тюрьме тем более стынуть будут. Вот хочу носки с собой взять. Ну, и так, кое-что из одежды. Вы меня куда, в Каширу сначала повезете или сразу в Москву?
– Собраться, значит, решили, – кивнул Гуров. – Понятно… Вижу, заключения вы не боитесь?
– Чего ж его бояться? – пожал плечами Мещеряков. – Алексей не боялся, и мне это как бы завещал. И там люди живут. Буду там делать то же, что и здесь: чинить, ремонтировать, из ничего что-то делать. Такое умение везде требуется.
– А у вас нет досады от того, что вы не выполнили свой замысел? Что Тонких остался жив?
– Вы мне, конечно, можете не поверить, но когда я от вас услышал, что промахнулся, что следователь только ранен, то вначале, верно, почувствовал досаду, а потом – потом радость. Да, большую радость! Я понял, что так и должно было случиться. Что это не я промахнулся – это Он, – показал пальцем в низкий потолок Мещеряков, – мою руку отвел. Я этого злодея, следователя, наказал, страдать заставил. Может, это как-то на него подействует, и не будет он больше людей губить. А мне больше ничего и не надо.
– Если вы останетесь на свободе, что будете делать?
– На свободе? Не знаю… Если помечтать… Да то же самое, что и сейчас, наверное. Я бы здесь остался. Так бы и жил в лесу, если только морозы очень не прижмут. Если прижмут, в деревню бы переселился. Вот хотя бы к Николаю, он один живет, и он уже меня звал. Бродил бы везде, любовался на красу Божьего мира…
– Такое, значит, намерение… – сказал Гуров и тоже поднялся. – Ну, что ж, желаю вам пожить подольше. И ревматизмом своим займитесь, съездите в Москву, покажитесь докторам. Болезнь запускать нельзя. – С этими словами он вышел из сторожки.
Мещеряков, совершенно ошеломленный, вышел за ним следом и изумленно спросил:
– Как же так? Как это понимать?
– Так и понимать, – ответил Гуров. – Меня ведь, знаете, от расследования покушения на Тонких отстранили. Это я уж на свой страх и риск проверку проводил. И вот я ее провел и виновного не нашел. Нет его, виновного, понимаете? А если нет вины, то нет и кары. Но только вот вам мой совет: если Аркадий Тонких будет по-прежнему ездить в поселок Ключи и жить здесь, советую выбрать другое место, чтобы бродить по лесам. А то он может кое о чем догадаться. Все, прощайте!
Он повернулся и, больше не оборачиваясь, зашагал прочь, к деревне.
Больше всего досадовал на прекращение расследования старший лейтенант Ожогин. Он никак не мог смириться с мыслью, что проба, полностью совпавшая с той, что была в кармане куртки, была (как сказал ему Гуров) взята им по ошибке у самого себя, с собственного ружья. А так бы все хорошо сложилось…
