– Да, хорошо… – Согласился Максюта: – Листом палым пахнет, и тихо. Главное, баб нет…
С погодой им повезло. К вечеру ветер стих и было слышно, как опавшие листья приземляются на землю.
– Блядь, яму не заметил! Чуть, сука, ногу не сломал. – Отчетливо прозвучало из леса.
Курдюк вскочил на ноги:
– Слышали, мужики?
– Никитка, что ли? – Предположил Стеколкин.
– Не его голос – Возразил Курдюк.
– Али-баба и сорок разбойников. – Пошутил Максюта.
– Пойду, гляну. – Паперный поднялся, взял ружье и шагнул в темноту. Максюта оглянулся на охотничий домик и увидел темные окна:
– Хули Никитка в домике свет погасил?
– Хер его знает. – Раздраженно ответил полковник.
Время шло, а Паперный не возвращался.
Курдюк и Стеколкин напряженно всматривались в темный лес.
– Долго что-то его нет? – Заволновался Максюта.
– Пальнул бы, если что. Или драпанул к нам. – Усмехнулся Курдюк: – Вроде тяжеловат, и брюшко, а как попрет по чаще, за ним не угонишься.
– Может, деревенские, грибы ищут? – Высказал свою догадку Стеколкин.
Максюта хохотнул:
– В темноте?
– Надо хворосту подбросить, пусть пламя поднимется. – Курдюк нехотя встал и навалил на костер охапку валежника. Пламя метнулось вверх, салютом разбрасывая искры. Круг света раздвинулся, и охотники увидели четырех мужчин в масках. Они стояли в трех шагах, направив на друзей пистолеты.
– Вы кто? – Поинтересовался Курдюк.
– Партизаны, дядя. – Ответил тот, кто стоял ближе, и добавил:– На землю, мордой вниз. Быстро!
Повторять ему не пришлось. Максюта и Стеколкин залегли, уткнувшись лицами в траву. Курдюк опустился не столь поспешно и устроился так, чтобы одним глазом наблюдать за происходящим. «Партизан» подошел к костру, взял их ружья и отступил назад. Полковник потихоньку потянул руку к карману. Там у него лежал личный браунинг, который он года два назад конфисковал на воровской малине, а в протокол не внес. Но добраться до кармана не удалось. Получив удар по голове, Курдюк отключился.
– Ваня, живой? – Полковник очнулся и понял, его трясет за плечо Максюта. Данила Остапович сидел рядом на коленях, вглядываясь ему в лицо
– Вроде, жив. Только голова раскалывается.
– Ничего, заживет. – Хоть Курдюк соображал еще туго, но женский голос от голоса Максюты отличил сразу: – А это еще кто? – он протер глаза, чтобы избавиться от тумана, и увидел подружку Кащеева. Мака стояла над ними, широко расставив ноги в высоких кожаных сапогах.
– Встаньте и поднимите этого борова. – Приказала она Максюте и Стеколкину.
– А ты чего тут делаешь? – Раздраженно поинтересовался полковник, когда его поставили на ноги.
– Пришла с вами поговорить, – ответила Мака и уселась в складное кресло.
Курдюк огляделся, но никого не увидел:
– А где эти?
– Недалеко, так что ведите себя спокойно, а то позову.
– Это твои? – Он машинально запустил руку в карман, но пистолета не обнаружил: – Да ты понимаешь, что творишь?
– Я все понимаю. Садись, и вы тоже.
Курдюк садится не стал:
– А где Паша Паперный?
– Вашего заводчика уже парят. В бане он. – Ответила Мака.
– Ну, девка, ты не права, – зло заметил полковник: – Этого я тебе так не оставлю.
– Помолчи, Ванька, Паперный нам здесь не нужен. Он бумагу у Кащея не подписывал, пусть пока отдохнет.
– Какую бумагу? – дрожащим голосом спросил Стеколкин. Это были его первые слова после встречи с «партизанами».
– Не делай из себя придурка, Славка. В этой бумаге вы признались, что замочили мэра, – пояснила Мака.
– Ах, вот в чем дело. – Сообразил Максюта: – Генка, оказывается, трепло. Не думал…
– Приедет из своих Америк, разберемся. – Мрачно пообещал Курдюк и, наконец, уселся.
– Не приедет, – возразила Мака.
– Как не приедет? – Стеколкин сообразил, что убивать его не собираются, и немного осмелел.
– Кащея больше нет. Все его дела завершу я. Слушайте и не перебивайте. В воскресенье выборы. Если Славку прокатят, а выберут опять Постного, вы его замочите.
Курдюк вскочил с кресла:
– Спятила!?
– Сядь и не дергайся. Вам и мне нужен цементный завод. Это большие бабки. Доли, как вы договорились с Кащеем, половина ваша, половина моя.
Полковник медленно опустился в кресло:
– Скажи, где Кащей?
– Он на небесах.
– Врешь.
– Ванька, будешь хамить, позову ребят, они тебя научат хорошим манерам. Мало получил?
Курдюк потрогал затылок и поморщился. На месте удара выросла большая шишка:
– Твои скоты еще и руки распускают.
– Нечего за пушки хвататься. Пули никто не хочет. – Резонно заметила девушка.
– Где Кащей? – Допытывался полковник.
– Какая разница? Нет его. – Упрямство милиционера начинало Маку злить: – Вы лучше подумайте, как выборы выиграть…
Курдюк кивнул на Стеколкина:
– Пусть старается. Это его проблемы.
– Не выберут меня. Постный место насидел, его народ знает.
– Помолчи, Славка. Не выберут, убирайте Постного.
– Ты чего-то не понимаешь, красавица. – Максюта налил себе в рюмку водки и залпом выпил.
– Что я не понимаю?
– Мы не киллеры, а руководители администрации. Мочить людей дело Кащея и его ребят. Взялась за мужские игры, сама и действуй.
– Хорошо, Постного замочу я, а вы сядете. Он еще будет дышать, а ваше признание ляжет на стол генерального прокурора в Москве. И завод достанется мне, как и все в городе, что приносит бабки.
Максюта дожевал соленый огурец и оглядел Маку:
– Шустрая какая! Почему тебе?
– Для недоразвитых, могу популярно объяснить. Вы в тюряге. Постного нет. Я за бабки сажаю своего мэра. А дальше как по маслу. У нас намечается капитализм и вся госсобственность пойдет с молотка. А у меня бабки и власть. Понял, Данилка?
Максюта покривился. Фамильярное «Данилка» его покоробило:
– И откуда ты взялась такая шустрая?
– Я на улице росла, меня курица снесла. Слышал такую песенку?
Полковник потрогал еще раз свою шишку и заговорил уже совсем другим тоном:
– Подожди, такие дела требуют времени.
– Времени осталось в обрез. После выборов я с вами больше говорить не буду. Если Постный опять станет мэром, через три дня должны состояться его торжественные похороны. От вас зависит, понесете венки за гробом или покатите на воронке в Москву. Пока, ребята. – Мака встала и медленно пошла в лес. Возле освещенной костром ели остановилась: – Ваши ружья, господа охотники, у егеря. Приятного пара в баньке. – И скрылась в чаще. Вместо нее в свете костра возник Никитка. Егерь едва держался на ногах:
