Голенев перехватил его руку. Он помнил расположение комнат и мог ориентироваться в темноте. К тому же уличные фонари через окна достаточно освещали помещение. Они проходили комнату за комнатой, и везде пусто. Свет, который Олег видел с улицы, горел в спальне. Голенев заглянул в нее и увидел широкую кровать с белоснежным бельем. Одеяло в крахмальном пододеяльнике оставалось приоткрытым, словно приглашая хозяина ко сну. Но его как раз в спальне не было. Скворцов и его бойцы сигналов не подавали, что означало отсутствие новостей и на улице. Олег и Хорьков осмотрели каждый закоулок. Степан даже обнаружил кнопку от потайной дверцы в кабинете Кащеева.
– Загляни сюда. – Шепнул он Олегу. Тот подошел и увидел арсенал бандита.
– Роту можно вооружить. – Прикинул Голенев, оглядывая винтовки и пистолеты. Оружие крепилось в специальных зажимах, и все зажимы, кроме одного, оказались занятыми.
– Похоже, он прихватил одну винтовочку. – Заметил Хорьков.
Больше им в доме делать было нечего. Из необработанных помещений на территории кооператива оставался только сруб священника и церковь. Афганцы двинули туда. Они все еще держались стен, но чувство опасности понемногу бойцов отпускало. Домик священника так же никто не запирал. Они осмотрели разбросанные коробки и пустой шкаф. Постель батюшки не отличалась чистотой и напоминала ложе бомжа. Тут было все ясно, человек собрал вещи и уехал. Голенев покинул домик и в сопровождении афганцев, зашагал к церкви. Перед входом, бойцы переглянулись. Входить в храм, даже бандитский, с автоматами на перевес им было неловко. Но Голенев приказал не расслабляться. Он отворил двери, они вошли и замерли. Царские врата освещал канделябр с тонкими восковыми свечами. Перед ним стояла совершенно голая Мака и, не мигая, смотрела на пришельцев. Голенев помнил, что подруга бандита предпочитает в доме одеждой не пользоваться но, увидев ее нагишом в церкви, растерялся. Хорьков чуть не выронил пистолет.
– Попроси своего друга выйти. Здесь кроме меня никого нет. – Попросила Мака грудным голосом. Голенев кивнул напарнику и тот, попятившись к двери, удалился. Мака продолжала, не мигая, рассматривать Олега: – Убери свою пушку, тут церковь.
Олег опустил пистолет, подумал, что голой женщине оружие спрятать негде, и засунул Макарова в карман:
– Что все это значит?
– Это значит, я тебя жду.
– Зачем?
– Есть разговор.
– О чем нам говорить?
– У нас много тем для беседы.
– Например?
– Например, тебе нужен Кащеев, я тебе его отдам.
– Почему я должен тебе верить?
– Поверишь. Еще у меня есть одна бумага, которую я намерена тебе продать за поллимона баксов.
– Я не покупаю ценных бумаг.
– Не купишь сейчас, заплатишь потом вдвое.
– Не надо меня пугать. Давай закончим с Кащеевым. Где он?
– Он в Москве.
– Что он там делает?
– От тебя прячется.
– А где его люди?
– Я их отпустила. Не хотела, чтобы эти козлы помешали нашему разговору.
– Что ты просишь за Кащея?
– Хочу, чтобы ты его убил.
– Зачем тебе это?
– Надоело быть его подстилкой. Слишком жадный парень.
– Говори адрес.
– Не так сразу. Я тебе не нравлюсь? Ты теперь без женщины, может, сначала поиграем?
– Ты спятила?
– Почему? Боженьку стесняешься? Так это он дал нам радость любви.
– Любви, но не свинства.
– Ты еще будешь морали мне читать? Дурак. Не хочешь, адрес не скажу.
– Сука ты. – Не выдержал Голенев.
– Лаяться в церкви грех. – Мака подошла к Олегу, расстегнула ему рубашку и стала гладить грудь: – Сколько у тебя шрамов… Ты и вправду крутой. – Ее рука скользнула ниже.
– Не здесь и не сейчас. – Отстранил ее Голенев: – Получу адрес, возможно, я тебя и навещу.
– Ладно, так и быть. Но у меня условие.
– Еще одно?
– Секс удовольствие. Я о деле.
– Выкладывай?
– Ты замочишь его так, чтобы об этом никто не знал. Труп найти не должны.
– Что же, мне его кремировать прикажешь?
– Техника не мое дело. Решай сам. Но Кащеев должен исчезнуть, раствориться, сгинуть.
Олег задумался. Ему раньше не приходилось решать подобных оперативных задач. Мака воспользовалась моментом и снова прижалась к нему. Ее рука быстро нашла, что искала. Поняв, что ее прелести не оставили его равнодушным, она улыбнулась:
– Может, все-таки возьмешь меня на алтаре. Это так романтично. А ты же у нас романтик…
Голенев снова отодвинулся, но не столь решительно. Мака больше не настаивала. Она знала, этот парень теперь к ней вернется. Она запустила свою худую гибкую кисть за икону Спасителя, и извлекла бумажку:
– Вот то, что ты просил. И запомни, он живет один, но дверь просто так не откроет. Нажмешь на звонок и два раза стукнешь кулаком. Это сигнал его корешей.
– Он тебе это сам сказал?
– Он мне никогда сам бы этого не сказал. Я вытянула у его шестерки. Тот через пару дней едет в Москву для доклада. – Мака не стала объяснять, каким путем выведала сведения у Рублика. Но Голенева это и не очень интересовало. Он хотел уже выйти, но задержался и спросил:
– Как твои люди покинули территорию?
– Ушли через забор за автомастерскими.
«Хитрая, стерва», – подумал Голенев и пошел из церкви.
– Ты обещал, а боженька свидетель. Жду. – Напомнила она ему вслед.
Афганцы встретили Олега на пороге.
– О чем ты с ней так долго трепался? – Спросил Хорьков.
– Она сдала мне Кащеева, для этого и затеяла весь спектакль.
– Не повезло мужику. Змею пригрел.
– Да, змею, – согласился Голенев и хотел добавить, что змею соблазнительную, но воздержался. Итак чувствовал себя скотиной. Не успел похоронить Тоню, а уже позволил другой бабе схватить себя за член. Единственно, что оправдывало вдовца, руководствовался он в этой ситуации соображениями мести.
Супруги Мурзиковы очень гордились тем, что живут в Москве. Борис Григорьевич родился в Каменске-Шахтинском, в семье потомственных шахтеров. Но сам побывал в шахте лишь однажды в детстве с экскурсией пионеров. Погружение в мрачные недра напугало его на всю жизнь. Идти в армию ему тоже очень не хотелось, но спасло врожденное плоскостопие. Этот недуг не очень Мурзикову мешал, но сильно сказывался на походке. Избежав почетной обязанности защитника родины и шахтерской доли, Борис Григорьевич уехал в подмосковный город Апрелевка. Там он устроился сантехником в ЖЭК, где и познакомился с Клавдией Валентиновной. Они оба мечтали жить в столице, поженившись, оба устроились по лимиту в ЖЭК, но уже московский. Много лет прожили в общежитии, откладывая каждую копейку. И вот, наконец, собственная квартира в Солнцеве. Ничего, что новый микрорайон построили за Кольцевой автодорогой. Зато в паспорте прописка столичная. Даже тринадцатый этаж супругов не пугал. В доме два лифта, а на такую высоту жулики не полезут. Воровства и жуликов супруги панически боялись. До этого они проживали либо в полуподвальных, либо низких первых этажах, где окна всегда убирали решеткой. Теперь же их окна выходили на Солнцевский лес, и решеток не требовалось. Страх воровства у супругов Мурзиковых существовал как бы условно. Красть у них было особенно нечего, если не считать двух цветных телевизоров – «Рубина» в спальне и переносной «Юности» на кухне. Денег супруги дома не держали, хотя накопления у них имелись. Обычно они ложились в постель рано, часов в девять, и до одиннадцати смотрели телевизор. Сексом Мурзиковы давно не занимались, но брака это не разрушало. Они жили общим интересом, который менялся по мере удовлетворения. Сначала копили на стиральную машину, затем на ковер, потом на музыкальный центр. Поскольку хороших и дорогих вещей на свете много, интерес всегда оставался. После просмотра телепередач быстро засыпали. Клавдия старалась уснуть первой, потому что супруг по ночам храпел. Заснув до него, она храпа не слышала. Но сегодня они обычному распорядку изменили. После ужина Мурзиковы решили сыграть в карты. Супруге везло на козырей, и она третью партию подряд оставляла мужа в дураках. Борис Григорьевич обиженно сопел и требовал реванша. Раздав в очередной раз карты, он снова подфартил жене.
