Повторный разговор с Троицким происходил без помощи забракованной прищепки, нос Благодаров зажимал пальцами левой руки.
— Слушаю вас.
— Здравствуйте, Лев Владимирович, я по поводу картины. Какие новости? — Добрый вечер… простите, как же вас все-таки называть?
— Зовите Петром Петровичем.
— Петр Петрович, в принципе, мы готовы принять ваше предложение.
— Вот и ладушки. Вы сумеете через пару дней привезти деньги сюда? Картина при мне.
— Одну минуту, я сказал, в принципе. Но необходимо согласовать некоторые детали.
— Так я уже и начал.
— Я понимаю, но вы не с того начали. Дело в том, что ехать в Москву мы никак не можем. Придется вам приехать к нам. Я полагаю, что поездка за миллионом долларов не будет для вас чрезмерно обременительной.
— Нет, нет, — энергично загнусавил Благодаров, зажимая нос левой рукой, — мы так не договаривались. Я вам сразу сказал, что к вам ни за какие коврижки не поеду.
— Поймите, Петр Петрович, это не каприз. У моего клиента есть на то веские причины.
— И у меня они есть. Я догадываюсь, что ваш клиент там у вас вроде как первый парень на деревне. Хотите меня кинуть? Ничего не выйдет, приезжайте сюда. Здесь, в случае чего, на вас управу можно найти.
— Не нужно ни на кого искать управу. Никто не собирается вас кидать, как вы выражаетесь. Наоборот, в случае вашего согласия я уполномочен увеличить сумму вашего вознаграждения, в разумных, естественно, пределах.
— И какие же это пределы? Небось сказал, обещай ему сколько хочешь, все равно отдавать не придется.
Примерно так Кабан и заявил, тут собеседник Льва Владимировича не ошибался. Тем с большим жаром принялся разубеждать его кандидат искусствоведения.
— Уверяю вас, вы заблуждаетесь. Что скажете о прибавке в десять процентов?
— Что?! За сто тысяч я должен шкурой рисковать, имея миллионы?
— Видите ли, у нас в России такая специфика: чем больше у тебя денег, тем больше риска для шкуры. Так что это не нами придумано. Но в данном случае никакого риска. Тем более что процедуру обмена денег на картину вы назначаете сами. Я имею в виду время, место и так далее.
— Ну, не знаю. Если я и соглашусь, то не за жалкие десять процентов. — А за сколько? — оживился Троицкий, чувствуя, что лед тронулся.
— Пятьдесят процентов, и вы делаете все, что я вам скажу.
— Эта сумма превышает пределы моей компетенции, — соврал Троицкий, — но я уверен, что мне удастся убедить клиента.
— Еще бы, — согласился Благодаров, незаметно помогая собеседнику расставлять ловушки, — картина-то стоит втрое больше.
— Значит, мы договорились? — Троицкий решил, что его собеседник в западне и пора дергать за веревочку.
— Ждите моего звонка примерно через три дня. Я сообщу вам порядок обмена. К тому времени деньги должны быть готовы.
Тут вдруг Троицкий вспомнил, что забыл выполнить категорический приказ Кабана, а именно: задать один чрезвычайно важный вопрос:
— А вам, Петр Петрович, не нужно ничего согласовывать с вашими компаньонами?
— Нет, — отрезал ждавший этого вопроса Благодаров, — я сам по себе. Это означало, что он вор-одиночка, за ним никто не стоит и его можно безбоязненно обобрать. А с другой стороны, вселяло в будущих покупателей уверенность, что картина действительно у него.
Глава 5
Слушая рассказ Троицкого, я продолжала рассматривать картину. Неожиданно я поймала себя на том, что желание рассматривать ее у меня не проходит. Может, этим и отличаются картины, стоящие полтора миллиона долларов, от тех, которые стоят сто тысяч рублей? А ведь это только копия. Надо будет как-нибудь посмотреть оригинал. Когда я его отыщу, разумеется.
Рассказ Льва Владимировича затянулся до глубокой ночи. Мы выпили огромное количество кофе, но все равно меня уже клонило в сон.
Дослушав рассказ, я решила уточнить некоторые детали и потихоньку выпроводить гостя восвояси.
— Лев Владимирович, скажите, пожалуйста, а что вы собирались сделать с этой картиной в случае удачного исхода обмена?
Поскольку он молчал, видимо, не желая говорить правду и не придумав, что соврать, я немного помогла ему:
— Ведь насколько я поняла Кабана, вы собирались сразу же ее перепродать подороже. Я не права?
— Правы, — он махнул рукой, — чего уж теперь скрывать. Видите ли, такой крупной суммы наличными у Кабана не было. Он мог ее занять, но на короткое время. Поэтому мы и решили перепродать картину. Да иначе я с ним не стал бы и связываться. Дело в том, что продажей картины за границу должен был заниматься я сам, у меня есть нужные связи среди владельцев галерей в Германии, которые не стали бы задавать лишние вопросы. И деньги пошли бы через меня, так что проблем с комиссионными не предвиделось. Когда имеешь дело с такими субъектами, как Кабан, это не последнее дело. С деньгами они расстаются очень неохотно.
— У вас еще есть шанс убедиться в этом на собственной шкуре. Но не будем о грустном, — сказала я, увидев, как поморщился Лев Владимирович. — Скажите лучше, как получилось, что вы, опытный специалист, допустили такую промашку при покупке, даже учитывая всю экстремальность той обстановки? Выходит, подделка не так уж плоха? Как вы ее охарактеризуете?
— Первое, на что я обратил внимание, помимо сюжета картины, — этохолст. Он был стар, это несомненно. Второе — это крокилюры.
— А это что такое?
— Тонкие трещины на поверхности картины, они появляются со временем. Вот посмотрите.
— Значит, картина старая?
— Не обязательно. Это можно сделать искусственно. Если знать, конечно, как. Я же вам говорил, искусство фальсификации достигло больших высот.
— Хорошо. А холст? Вы сказали, что он старый. Это тоже можно фальсифицировать?
— С этим сложнее. Поэтому я и обратил на него особое внимание. Он действительно старый. Но сколько ему лет, пятьдесят или триста пятьдесят, отличить, без специальных исследований, довольно трудно.
— Но если даже холсту пятьдесят, то вряд ли эти годы он пролежал в виде холста. Никто ведь не станет выдерживать его всю жизнь, чтобы потом, на склоне лет, использовать для фальсификации.
— Это верно. Обычно для этих целей используют старые, но малоценные картины.
— А старую краску при этом смывают?
— Не обязательно, можно просто писать поверх старой.
— А в вашем случае как было? Троицкий удивленно поднял брови:
— Не знаю.
— Вам следовало быть более любознательным, ведь, в конце концов, речь идет о вашей собственной шкуре, — упрекнула я собеседника.
— Не о шкуре, а о голове, — машинально уточнил педантичный искусствовед.
